Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Весь секрет глупости иностранца заключается в том, что он, как ребенок, разобрал живого простого человека, понял его в потребностях и заключил всего в каталог ширпотреба, и тем ограничил его, и свободу его определил предметами своего каталога. И он действительно существует, такой мальчик в штанах. ~

Хожу, брожу без дела целые дни и никак не могу ухватиться за какой-то канат, чтобы подняться наверх и там, определившись, плыть по тому морю в своих меридианах к своей звезде. У меня не пропала еще эта надежда, что возьмусь, поднимусь туда, где не страшно и не больно и нет никаких обид. Смотрю на Лялю, что и у нее дух вышел: занимается пустяками весь день, что-то перешивает, покупает какие-то мелочи и в таких заботах жалуется на сердце, на нервы и хочет отдыхать в санатории. Но она в точности я – я опустился, и она опускается, поднимусь, и она поднимается, она женщина любящая и обнимает всего меня, всю мою форму заполняет, как вино заполняет сосуд.

Это большая разница – дурит человек или же он постоянно такой, как говорят, просто дурак. И тоже простой человек, как теперь часто говорят большие политики, – что это значит? Простой человек – дурак ли он или умный – есть постоянное состояние его или он только простит или дурит, а на самом деле умнее нас с вами? Во

708


всем этом очень бы надо разобраться и начать с того: я-то сам простой человек, куда себя отнести?

Итак, я начинаю с того, что я, простой русский человек, начинаю разбираться во всем меня окружающем, записывать, выяснять, опровергать, надеяться с тем, чтобы выяснить, кто такой, вообще, простой человек и какое должно быть к нему отношение людей непростых, сложных и умных.

Я начал с того, что купил себе шестиламповый радиоприемник, чтобы послушать, о чем говорят умные люди: Голос Америки в Советский Союз.

Когда садишься в чужой автомобиль – то это еще ничего, но в своем автомобиле всегда немножко глупеешь, и вообще я замечаю, что если сходу приходишь в покой, то чего-то лишаешься, и если окружить себя множеством своих вещей, то вместе с обладанием их...

11 Ноября. День рождения Ляли. 48 лет. Капало, капало с крыш, но к вечеру хорошо подморозило и белые шапочки вчерашнего дня удержались.

Вчера в «Советском писателе» выяснилось, что книги мои в 100 листов будут изданы в «Госиздате». И надо немедленно действовать:

1) созвониться с Ярцевым о гонораре за «Избранное».

2) Свидание Ляли с Головенченко – (паршивое дело).

3) Разведка в Союзе о «Москвиче» – сделано.

4) Ремонт машины – сделано.

5) Ремонт гаража (не забыть: на заводе с Петей Козловым в субботу).

После всех этих дел является возможность планомерной ежедневной работы.

Речь на юбилее. В основе литературного поэтического дела заложено чрезвычайное усилие жизни продлиться к бессмертию.

709


Если медицина заметно расширяет границы физической жизни, то поэзия делает это с другой стороны: она свидетельствует о бессмертии души.

Медицина как черепаха ползет, но в ту сторону, куда молчит поэзия – к бессмертию.

Поэзия – это сверхусилие жизни, концентрация силы жизни, называемая личностью.

(Поэт – раздерганный неврастеник, пьяница, беспутник.)

С обеда потекло, к вечеру дождь и растворились все хляби небесные.

С утра возился с машиной и к обеду сдал ее в ремонт на завод.

Генерал сказал, генерал рассердился, генерал, генерал, генерал, повторяла намазанная девица, шофер на заводе. Я указал ей место в своей машине.

– Кто же нас повезет? – спросила она. 

Я молча сел за руль.

– Кто вы такой? – спросила меня.

– Маршал! – ответил я, и мы поехали.

Без философии можно обойтись в жизни, но без юмора живут только глупые.

После обеда заседание редколлегии в журнале «Дружные ребята»: Григорьев, Катаев, почетный учитель: на левой стороне орден Ленина, на правой десять значков отличника.

Поднял мысль свою о родине и никакого отклика не получил.

Редактор Ершов, отсталый партчиновник, очень типичен тем, что заключен в круг и в кругу все хорошо. Зато вспомнился начальник авторемонтных заводов Косенков, коммунист из стада Христова. И правда! Христос был «прежде всех век», и время церкви и коммунизма – это

710


мелочь по сравнению с тем состоянием мира, где и времени нет. Так почему бы и Косенкову не быть христианином и коммунистом: земное положение – коммунист, общее – христианин.

К вечеру пришла праведница Нина и началась у них с Лялей бесконечная праведная болтовня.

Читал о <2 слова вымарано> всей кухне истории. Повара показаны прямо в колпаках и передниках так просто, что ясно понимаешь историю: они только повара, где-то внизу, а история, пир ее сам по себе больше их бесконечно... И так, может быть, все, что мы делаем, больше нас, и все мы не знаем, что творим. <2 строки вымарано.> [Мы видим] у повара особенную простоту в обращении с человеком, для него человек есть человечина – [это все равно] что мясо или дичь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное