Дневники. 1946-1947

Был на совещании о книге в «Литературной газете». Полный хаос и «донкихотство». (Так называл это Федорович, но только с поправкой, что Дон Кихот знает, что он Дон Кихот, и все-таки <зачеркнуто. представляется> Я сказал глупость о том, что покупатель в отношении книги должен оставаться индивидуалистом, и почему, если я хочу купить икры, я иду в коммерческий магазин и куплю, а книгу ни по какой цене купить нельзя. На это мне сказали, что через три дня коммерческих магазинов не будет – раз, а второе (это Лидии сказал) – что книга должна быть не икрой, а воблой.

Вечером у нас сидел несчастный Шильдкрет и говорил о своих злоключениях и смертных врагах (Фадееве, Замошкине, Бородине).

На мои слова о преодолении врагов, что вот какие враги были у меня в «Новом мире», а теперь они сами едут приглашать меня, он взвился как конь на дыбы и срамил меня моей победой: «Эка невидаль, Дроздов приехал. Да с вашим талантом раньше писатель имел бы два дома в Москве, виллу в Италии и т. п.». Для себя Ш. в этих словах был неправ: именно ему-то бы и надо было унимать врагов: найти в себе противоядие своему самолюбию, потому что самолюбие есть себялюбие плюс сила какая-то «икс». Или так: самолюбие минус «икс» равняется себялюбие.

Этот «икс» надо бы ему найти, а он его не нашел. Я же нашел его в ревнивой охране своего таланта, в отказе от всяких претензий на внешние блага – дома, дачи в Италии и т. п. Я горжусь только внутренней своей свободой, каким-то дурачком в себе. И вот этого никто не понимает, кроме Ляли.

Мои общественные выступления должны совершаться только при большой охране своего «дурачка».

11 Декабря. Все распустилось, и Москва опять черная. Переживаем время с пустыми магазинами. Принимали

743

Вождаева (хочет о мне писать, выспрашивает) и мужа Серовой. Выправляю «Падун» для «Огонька».

12 Декабря. Крыши побелели и, говорят, подморозило, вот, наверно, каток!

Весь хаос нашей жизни предшествует формированию нового быта (NB тема).

Прекрасное мгновение.

Прекрасное мгновение нельзя остановить, как Фауст хотел, но бедному человеку можно послать ему приветствие. И <зачеркнуто: там если заметят> бывает, ответят оттуда, и этот ответ прекрасного мгновения мы, художники, и пытаемся сделать понятным.

Искусство для искусства при поправке на время.

Поведение стариков: нельзя огрызаться.

Жду эксплуататора (вопросы).

13 Декабря. Вчера весь день была метель и не таяло. Со всех сторон сходятся литераторы: кто пронюхал что-то там, другой тут, третий, прочитав какую-то статью, сделал вывод: все сходятся в том, что становится легче и впереди будет лучше.

«Искусство для искусства» у нас осуждено, поскольку такое искусство является побегом от обязанностей автора в отношении своего времени. Но если автор <зачеркнуто: добровольно> находится в своем времени, если он современный во всех отношениях человек, то почему ему не стоять за доктрину «искусство для искусства»?

И тоже еще надо помнить при этом, что спор об искусстве для искусства возникает в среде критиков, которые могут ошибаться в оценке художественного произведения. Если бы они не ошибались и не выставляли свое ошибочное мнение за истину, то никогда бы и не поднялся спор «об искусстве для искусства». Сам художник отлично

744

знает, что без чувства времени невозможно никакое искусство.

Вождаев собирал с меня материал для юбилейной статьи.

– Задавайте вопросы! – сказал я. – Без ваших вопросов рта не открою. Я всю жизнь жду себе эксплуататора и не могу найти достаточно умного: будьте же умником, эксплуатируйте меня для себя. Вот тоже теперь обрушиваются на писателей: тот не так, другой не так, там будто Симонов смухлевал, там Фадеев плохо понял. Уверяю, никто из нас не виноват, а виноваты те, кто задают литературе вопросы.

Теща выждала момент, когда Ляли не было дома, а я раскладывал в столовой пасьянс. Она подсела ко мне в намерении явном разжалобить меня собой, чтобы я стал с ней рассуждать и утешать. Нет сейчас, я думаю, старухи в Москве, у которой было бы такое благополучие в жизни: и квартира, и стол, и утешители, и больницы, и доктора всех пород. Но ей этого мало. Она хочет утешения от писателя и спрашивает меня:

– Михаил Михайлович, меня хотят загипнотизировать. Как вы думаете, позволить им это делать или воздержаться?

Я пересилил свое отвращение и сказал:

– Пусть гипнотизируют, но только вместе с Марией Васильевной. Она опешила:

– Зачем же Марью Васильевну?

– Видите ли, она слишком много бегает, как Жулька, и пусть ее загипнотизируют Жулькой, а вы лежите, как кот, и вас загипнотизируют котом, вот будет жизнь!

Теща вовсе опешила и пыталась защищать человека в том смысле, что нельзя же человеку спускаться до животного.

– А почему? – спросил я.

И так теща ушла от меня с принужденно веселым видом.

745

Вот все бы так с ней, а то наши тужилки жуют для нее христианство и она это кушает: в этом отношении она их гораздо умнее.

Юмор тут единственное спасение, а они смеяться не умеют.