Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Под вечер мы гуляли с Лялей в лесу. - Не могу как-то, Ляля, переварить в себе, что ты была невестой монаха и женою Вознесенского и Лебедева. Не помню, в который раз она мне рассказала свою любовную историю. Как она убежала от Вознесенского («профессорша»). И как Олег, не понимающий жизни идеалист, вовлек ее в свои мечты и ничего не сознавая бросил ее одну в жизненную борьбу. Потом умер Вознесенский, и Лебедев открыл кампанию за ее руку. Видимо, он был в безумном половом угаре и на время удовлетворил себя с какой-то особой. Тут-то Ляля вдруг согласилась выйти за него. И когда вышла, он не мог ей дать ничего, кроме чувственности. - Вчера, - сказала Ляля, - был такой прекрасный день, сегодня ненастье. Жизнь моя прошла, как сплошное ненастье. - Ну, а как же теперь-то, со мной? - Ах, с тобой, ну, с тобой - какой тут может быть разговор... - Милая, - ответил я, - ты и на жизнь смотришь неправильно, как на природу. Сколько нужно пережить природе ненастья, прежде чем ей удастся создать, с нашей точки зрения, праздничный день. Надо научиться в ненастьях видеть грядущий праздничный день.

Беседа с аспирантом-геоботаником, недавно принятым в партию.

- Ирина, - спросил я, вы читали Евангелие? - Никогда. - А мать ваша? - Думаю, и мать не читала. - Но как же вы обходились: сколько знаете теорий, и логий, и разных «измов», но почему же у вас не шевельнулся ни разу интерес к теории любви? - В комсомоле это было трудно, на войне невозможно. И так выросло целое поколение. -Неужели мать вам не объясняла, что значит: люби ближнего как самого себя? Нет, не объясняла, но сама любовь у нас была. - Любовь

91

для своего обихода - так и курица любит. - А для чего же еще? - Для понимания того, чему вы служите. Если бы вы знали, например, что нравственный смысл партии, которой вы служите, есть любовь к ближнему. - А какая же может быть еще любовь? - Еще к Отцу нашему небесному, или как у Ницше говорится, любовь к Дальнему.

Так я говорил, а она слушала, и слова мои падали, как семена. -Неужели и этого не знаете, - спросил я, - что однажды вышел сеятель сеять и одно семя попало на добрую землю... Никогда не слыхали?

- Нет, не слыхала, ну и что же дальше? Тоже о любви?

- И какой еще любви! той самой любви, в которой многие падают и называют ее унизительною животною страстью. Царь же Соломон эту самую любовь вознес до небес и показал нам, что если захочет человек, то эта животная страсть сделается священной.

Возможный ответ Ирины: - Но если люди мучают друг друга и убивают, в конце концов, для дела любви, то зачем же им об этом говорить: они должны убивать, а мы им будем говорить о любви. Они перестанут тогда убивать и мучить?

- Нет, они не будут напрасно мучить и убивать, а только во имя любви. И такая борьба во имя любви называется правдой.

Увы, об этом чем-то никому сказать нельзя: это только для себя, и если все-таки скажешь, слова твои будут падать на землю камнями.

21 Марта. Всю ночь бушевал ветер, и слышно было в доме, как вода капала. И утром не пришел мороз: то солнце выглянет, то сомкнутся тучи и тряхнет крупой, как из мешка. И так быстро мчатся облака, и так зябко белым березкам, так они качаются.

Мышь скреблась. Достали Дымку - кота. Выдвинули все ящики. Заперли кошку и ушли. Через час приходим, видим на полу пятнышко, Дымка то полижет его, то ляжет 92

на него спиной, а пузом вверх. Сразу все поняли. И после этого мышь замолчала.

После обеда взялось солнце, и ветер постепенно стих, так опять мы провели [день]в лесу на мартовском пиру света. Ляля неузнаваема: никакой суеты и вся сосредоточена на себе: лечится чуть ни в первый раз в жизни, лечится, потому что это идет у нее за дело.

Луна взошла поздно, и лунный свет на снегу, остекленевшем от наста, давал отражения, похожие на морские.

22 Марта. С утра валил весь день неуемный снег. Из Москвы приезжал Павлик, муж Вали Майоровой, она продала в Переславле свой дом-развалюшку за 43 тыс.! и теперь переезжает под Москву. Он лейтенант и очень серый, хотя и член партии. Мне хотелось завести с ним умный политический разговор, и я ему сказал кое-что о Черчилле, кое-что о наших бедных русских людях и о страхе перед атомной бомбой. Собрав все усилия, чтобы сказать от себя что-нибудь умное, он, наконец, выговорил: - Да, конечно, бытие определяет сознание.

Игорь, мальчик, при отце Майорове в церковь ходил и очень был интересен. Теперь же при новом отце не ходит и говорит: - Этот папа у нас не святой, и мама теперь в церковь больше не ходит.

23 Марта. Молитва об узелке любви.

Воля приговоренных к смерти. Эта воля все крепнет, и теперь уже не говорят о петле. И Геринг не кается, напротив, он даже и шутит. В нашей стране Раскольникова и Пугачева, сказавшего: «Через меня, окаянного, Господь Русь покарал», - этого не было и, наверно, быть не может. Зато у нас есть нечто другое, более трудное для изъяснения.

Говорят о тишине: тише воды, ниже травы. Но что может быть тише падающего снега! Вчера весь день падал снег, и как будто это он с небес принес тишину. Этот целомудренный

93

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное