Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

16 Марта. В Евдокию курица напилась (14-го) - только курица, и то в полдень под желобом. На другой день (вчера) тепла, сырости весенней прибавилось, но в валенках еще

82

вполне можно ходить. В голове кружится речь Черчилля и ответ Сталина: Черчилль выступает как человек со всеми знакомыми нам человеческими личными свойствами. В словах Сталина вовсе нет личного человека и тоже сверхчеловека с истерическим петушиным подпрыгиванием и выкрикиванием. Сталин говорит безлично, как механический робот. И если Черчилль сказал как ему «хочется», то Сталин говорит как «надо».

Будет война или нет? По словам вождей открытых и смелых, кажется, нет: слишком все открыто. По фактам, особенно в Греции, война уже началась.

В Дунине смотрели у старушки Катерины Александровны дом, соблазнились купить его и вспомнили, как, тоже перед той войной, купили себе дом в Рузе.

Люся (Чагина), благодаря необычайной своей глупости, открыла душу девушки в ее устремлении к Жениху. Он один, конечно, кого она ждет, но тех, за кого она его может принять, великое множество. Вот почему девушка вертит шейкой, как птичка во все стороны. Помнится, когда я упрекал за это Козочку, она мне ответила, что так и каждая девушка и что нельзя другого требовать от девушки. - Ты тоже такая была? - спросил я Лялю. - Тоже такая, - ответила она. - И тоже вертела шейкой? - Во все стороны, пока тебя не нашла. Теперь ни на кого не смотрю, теперь у меня - ты.

В литературе это свойство девушек передано стесненно (Наташа Ростова). Вполне развернулось оно в письмах во время войны («Жених»).

Вспомнилось. Бывало, чуть шевельнется чувство к женщине, сейчас же его давишь мыслью о том, что с этим чувством нельзя будет вернуться домой. Разобрать в другой раз происхождение такого «целомудрия». Не годится ли это чувство для Ариши в отношении Сутулого: он ей нравится, но она сберегает свое материнство (ее девочка умерла).

S3

Почему Розанов, А. Толстой, М.Стахович не хотели оставаться со мной наедине?

Восхищаюсь словами Сталина о простом человеке тори-Черчиллю: у Сталина пролетарий, как принцип простого человека, а Черчилль имеет в виду простого человека в небольшом домике. Восхищаюсь и Черчиллем, тем, что в словах его что-то домашнее: барин хочет потрепать пролетария по плечу.

17 Марта. На днях в оттепель, когда падали комья снега с деревьев, разбиваясь друг о друга, и внутри леса непрерывно падал свой внутренний мельчайший снег-пыль, вместе со снегом падала хвоя. И теперь, когда сверху все опало, внизу на ровной белой снежной постели от комьев образовалась рябь, а от хвоинок серая сетка. И зимой от ветра, бывало, выпадали хвоинки, но снегопад их закрывал. Но теперь эта серая сетка уже последняя, теперь снег будет подтаивая просачиваться вниз, а слои хвоинок сходиться, и снег от их массы сереть и темнеть. А когда бросятся вниз по оврагам ручьи, то и все хвоинки понесутся куда-то, и с хвоинками семена, сброшенные ветром. Тогда вода будет помогать ветру.

Не могу справиться с собой, когда, бывает, подкатывает под сердце радость. Да ведь как подкатывает, тут и воздуху радуешься, что где-то невидимые веселые птички поют, и что из толчеи людской какие-то глазки показались. И даже если и нет ничего, и не к чему придраться моей радости из-под сердца, то радуешься просто тому, что живешь. Так в глубокой тиши не слышишь движение крови своей, там - крови, тут - жизни. И когда это поймешь, вдруг спохватишься! Погляди же, как люди живут. Вот тут и начинается борьба: в себе и природе - радость, а на людей глядишь - тоска. Да так и борешься, и путей ищешь: как бы эту радость жизни людям отдать.

Бывает, кажется - как долго, долго жил! А бывает, кажется, как скоро жизнь прошла. Долгой кажется жизнь,

84

когда разбираешься по людям: сколько людей прошло, а я все живу. И короткой, когда подумаешь о том, как все люди повторяются в добывании своего хлеба насущного, и я тоже вертелся как волчок... -пустяком покажется время мое, и все, кто вертелся со мной, - все пустяки. (Разговор не свой. Птички веселые весной.)

Лес сверху почти совсем очистился, а внизу фигуры еще все целы, только быстро изменяются. Раньше, бывало, увидишь на дереве Александра Македонского и так целый месяц ходишь и смотришь на него. А вот была коленопреклоненная женщина, как на могилах из мрамора с надписью: «Покойся, милый друг, до радостного утра», а сегодня на этом месте сидит болонка в черном ошейнике. Пришлось наблюдать сегодня, какие ничтожные причины влияют на образование снежных форм. Был березовый пень, и на нем должна была образоваться круглая куполом шапка. Но из-за двух веточек можжевельника шапка вышла тройная.

NB. Человек - это охотник шел за кузницей: шел до Хиж-озера, по этой тропе Зуек пришел туда. И когда пришел, хлынул дождь и отрезал его.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное