Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

В христианском аскетизме отказ от личных желаний есть личное дело: сам человек отказывается, и вот именно тем, что он остается сам (в Боге), он тем самым сохраняет свою личность. Таким образом «свобода» есть рабочая ценность понятия «Бог».

В коммунизме то начало, которое у христиан есть Бог, - у них это общее материальное благо, питающее всего человека, распределенного в пространстве и времени. В этом общем благе заключается все естественное богатство, все орудия производства.

Двойственность в коммунизме: принципиально индивидуум заинтересован в коммунизме материально: так жить ему легче, лучше. Но это идеал, а путь к нему - отказ от всего своего во имя общего дела создания хороших условий жизни для всего человека.

Выходит так, что коммунист, имеющий идеал благополучия земного человека, для себя должен отказываться от

179

всего материального и отдавать жизнь свою на благо будущему неизвестному человеку (предполагается, что этот будущий человек достоин принесенной ему жертвы).

Двойственность в том, что материальное благо будущего человека достигается идеальными средствами, т. е. жертвой личными желаниями во имя общего материального блага. На этом пути личность человека, этот идеальный мир должен оскудеть (он идет в жертву).

Спасением на этом гибельном пути является то, что люди не знают, что делают, что выходит совсем не то, о чем говорят.

И наш коммунизм, может быть, является лишь какой-нибудь парадоксальной формой борьбы человека за идею единства человека в пространстве и времени. Тем более, какой разговор может быть о принципе коммунизма, когда изображаться будет самое переживание.

Анна определяется в удивлении перед легкостью того, что называется героизмом, и подавленной, и растерянной перед сущностью обиды (ее чекист).

17 Июня. Жара непрерывная и угрожающая. Предстоящая отмена хлебных карточек вызывает мысль о голоде. В течение двух недель решится этот страшный вопрос в ту или другую сторону. Гроза без дождя.

Впал в последнюю лень (через болезнь) и теперь уже начинаю лечиться не от болезни, а от лени. Еле доплелся до леса, но там ожил и успешно учил Жульку.

Созревает план взять себе всю семью Николаевых, но, конечно, после испытания. На днях заберем В. С., покажем ему строительство в Поречье и там оставим. Через какой-нибудь месяц определится его работоспособность, и если все хорошо, то предложим взять к себе на зиму в Москву или же определить внизу в Дунине, купить им корову, поросенка и кур. Они будут стеречь дачу, машину,

180

ходить за животными. Потом выясним - сколько нам, сколько им.

18 Июня. Вчера гремело из пустых облаков, сегодня заметно стало прохладнее. Орут молодые грачи, надулись везде одуванчики. Было очень хорошо здесь, когда мы приехали из Москвы и сравнивали дачу с Москвой. Но прошло три дня, и мы воткнулись в огород: сидим в огороде, а пройтись некогда.

Озеро-слезы.

Акуловское искусственное озеро в народе называют «озерослезы» за то, что на дне его осталось три села и что работали над ним заключенные. Но сегодня озеро сияло нам совершенно, как естественное, и как будто не было тут никогда пролито слез.

Так везде и всюду природа в существе своем не «равнодушная», а скорее «сама по себе», но, конечно, бывают и совпадения: хорошо нам - и мы там видим хорошее, плохо нам - и видим слезы, даже в озере.

Заругали мы Пушкино, а вот как хорошо в жаркий день сияет Акуловское озеро! Ищут лучшее место в юности, когда верят, что на хорошем месте и сам станешь хорош. Когда же юность проходит, то и вера в лучшее место проходит, и каждое место кажется прекрасным, если самим хорошо. Так вот и бедная Ляля, считавшая лучшим местом на свете Кавказ, сегодня признала лучшим местом на свете Московскую область и в Московской области Дунино.

Но есть тяга в природу, исходящая из совсем другого источника, чем юношеская вера в лучшее место.

Нас манит в природу какая-то гармония всего существа, которая при нашем приближении, однако, исчезает, если только мы сами не забываемся в действии (бесполезная пахота Льва Толстого и полезное Мичуринское садоводство).

А что же это нас манит, откуда гармония? Думаю, что манит нас со-творчество, в котором находятся все живые и

181

неживые существа мироздания. Тем или другим способом мы стремимся примкнуть к нему.

Другой вопрос, почему Байрон, Толстой, Лермонтов, Пушкин -все эти наши учителя изображали распад высшего существа (человека) при соприкосновении с гармоническим естественным порядком. Почему разрушитель, осквернитель, но не богочеловек, пребывающий в сотворчестве с Богом.

Засуха, жарко. Картошка еле-еле показывается. Поле сухое белеется. Прилетал грач и, видимо, вдруг наткнулся на массу червей. Не для себя прилетела эта грачиха: слышно и здесь, как орут молодые грачата в ожидании матери. Но что делать? Она не может взять сразу и унести всю россыпь червей. Нечего делать, ей приходится клевать червей самой. И она клюет, слегка издавая тот самый звук, какой издают грачата в ожидании червя. Клюнет и крикнет, клюнет и крикнет. И отчего-то становится жалко грачей.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное