Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Читал повесть Чертовой «Цветник над бомбоубежищем». В повести рассказано, как одна 40-летняя мать потеряла на войне сына и как она утешилась тем, что родила другого. Рассказано все толково, но без озарения. Думаю сам, что мать рождает вообще одного ребенка, вернее каждого, с отдельным счетом: каждого в единственном и неповторимом переживании... Нет, младенец у матери есть каждый в своем роде единственный, и тем он и есть человек (драма Т.В. Хорьковой). Беспризорница без любви дожила до 35 лет. Затеяла переписку с фронтом. Он приехал, она забеременела. Его убили. Она его не очень жалела, но безумной радостью встретила ребенка. Ей казалось, что нашелся ключ от вечной радости жизни: такие пустяки, только маленький роман, и явится такое чудо - ребенок! Случилось, ребенка заразили в больнице и он умер. Тогда-то вдруг оказалось, что [не] так-то просто найти отца новому ребенку: именно вот потому-то и трудно, что в голове ребенок, а не жених или муж.

182

19 Июня. После той пустой грозы стало прохладно, хотя солнце по-прежнему открытое. Вместе с этим стало много лучше. Со времени начала плеврита, а этому, наверно, уж месяц, мне кажется, я сидел где-то под раковиной, и вот только сейчас выползаю...

Ездил в Новую Деревню на Болото с Жулькой, и она выдержала свое крещение в болоте водою и плеткой. Бекасы рвались из-под носа молодые и вялые, но она их не чуяла, а глядела на пикающих в кустиках болотных овсянок. Это пиканье маленьких птичек, знак тревоги, созвало их множество, Жулька дрожала под плетью, порываясь ринуться за ними, и не раз даже бросилась, но крепкий шнур возвращал ее под плеть. В этот раз она поняла только, что она возле какого-то дела, что дело это серьезно и страшно.

Кустики на болоте были очень редкие и маленькие, и на каждом во всех сторонах сидели тоненькие желтые птички и пикали. И вспомнил я то время, когда сам был как Жулька, и тоже сидели вокруг меня во всех сторонах птички, и хотелось броситься на каждую, и тоже невидимый шнур был вокруг моей шеи и чья-то рука держала его.

В мою жизнь входят Валек и Настя. Как хозяйка и работница Настя безупречна. Тревогу внушает Валек, что он пустится в какую-нибудь затею, а тягость жизни их сложится с нашей и ляжет на Настю... но... посмотрим, что скажет испытание Валька, пусть он строит мне дом.

Ленин был всего на 3 года старше меня, и какие дела он творил, когда я в сравнении с ним был почти как Жулька. Вот надо и это принять во внимание, имея в виду изобразить душу собаки в отношении к человеку, как человека в отношении к Богу.

Написать Чертовой. Ваша вещь написана хорошо, но тема такая большая, что ждешь озарения, между тем как по прочтении остаешься в пределах нашего ratio. Умная Вы, все у вас правильно, но почему-то хочется, чтобы Вы запутались (не хочу сказать: заблудились). Вы желаете,

183

напр., утешить женщину, потерявшую сына, рождением другого, а мне хочется ей сказать серьезно и властно: - Нет утешенья! Так мне сказал один человек, когда потерял я друга, и безумные эти слова остались мне на всю жизнь вехой жизненного утешения.

Но, м. б., я ошибаюсь, потому что имею панический страх к тому, что называется «современная тема». Я чувствую, что Вас критики должны будут хвалить за «мать-героиню», и вот уже у меня, как у ежа, поднимаются против них иглы, а Ваше сокровенное для меня из-за этого не раскрывается, и я сужу вещь мимо Вас. Когда появится повесть в печати, я еще прочту и, если пойму иначе, напишу Вам. Будьте здоровы, привет Вам и большое спасибо за «Милочку», Валерия Дмитриевна, конечно, тоже искренно желает Вам всего лучшего.

Ночью видел Толстого за сохой и Горького, диктующего какой-то барыне: - Милюков - это неумный человек. И у Толстого притом, и у Горького в лице была одна и та же глупинка...

20 Июня. Лялины именины.

Люди думают о тебе много меньше, чем ты сам о себе думаешь, а потому, когда вспоминают тебя и говорят о тебе, дорожи этим чрезвычайно и благодари как только можешь. (Мое новое отношение к юбилеям. Сказать на юбилее в 1948 году е. б. ж.)

Валек рассказывал о своей жизни, представляя ее, как дом во всякое время и во всяком месте (творчество добра). Не мог сказать, что есть любовь («не испытал»). Какой-то добряк без всякого воображения. Отношения с Олегом: «не мог идти его путем».

Брат Насти Сергей погиб вместе с Олегом. Он был вместе с Олегом влюблен в Лялю, но выбрал себе невесту другую, красивую девушку. После его смерти [она] постриглась и жила десять лет монахиней Ангелиной. И вдруг 184

забеременела от механика и родила. А механик ушел на войну. О дальнейшем неизвестно.

Второй урок Жульки на болоте Новой Деревни.

На сосне высоко была засохшая веточка, от веточки отходил тончайший невидимый сучок, на невидимом сучке сидела и давала сигналы вниз маленькая тоненькая птичка, болотная овсянка.

- Пи-пи! - пищала желтая болотная канарейка. И со всего болота слетались такие же и отвечали:

- Пи-пи! - И рассаживались на мельчайших кустиках, болотных деревцах, стараясь сесть как можно ближе к Жульке.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное