Это была настоящая атака болотных овсянок и всего животного мира.
Коровы тупо расставились. Девушки голые в озере с лилиями. Непрерывно летая кругами, жалился чибис, спрашивая: «Чьи вы?» Бекас, вопреки всем привычкам, загромоздился на верхушку ели и оттуда на Жульку кричал: «Ка-чу-ка-чу!»
Все это расстраивало Жульку, и она через это не пускала в ход свой нос. Но я терпеливо после каждого взлета бекаса заставлял ее нюхать теплое место. И мало-помалу она увлеклась, стала прихватывать носом и один раз на одно мгновенье даже сделала стойку.
И так мой нынешний день слился со многими десятками лет моей охоты. Я вспомнил Яловецкого и старика, убившего лося, как он из последних сил поднялся и вдруг ему счастье: убил! Как он был счастлив! И в этом религия охотника: радостью жизни преодолеть свои немощи.
Жулька вдруг поняла [меня] как охотника, и теперь не отходит от меня и глаз не спускает.
Да, это, конечно, религия мужчины - преодолеть немощи усилием, занятым в чувстве радости жизни: только этим усилием испытывается мужская любовь. У женщин, напротив, любовь испытывается жалостью, готовностью не преодолеть страдание, а взять его на себя с ближнего.
Сейчас Ляля отдала себя матери и ждет вцепиться в меня, когда я поддамся. И цифра лет моих, лежащая на одной чаше весов, ежегодно усиливается новой и все более и более тяжелой гирькой.
Усиливается, чувствую, и радостное упование на неведомый источник бессмертных жизненных сил. Эти силы творческой любви я стремлюсь видеть в том же Христе, питающем в то же время и женскую жалость. Может быть, в этом и есть особенность нашего человеческого Бога, что Он соединяет в себе оба пола.
Я недолюбливаю тешу за то, что ничего она в жизни своей не нашла, кроме того, чтобы питаться жалостью дочери. Самое же неприятное - это когда она, бывает, поправится, т. е. станет такой, какая она есть без болезни, тогда не вызывает сочувствия к себе даже у Ляли. Тогда Ляля с ней начинает спорить, вздорить и даже ругаться. Вроде того бывает, как если бы Ляля в сокровенной глубине своей думала: «Из-за того ли я боюсь и отдаю свою жизнь, свое лучшее». И вот об этой-то матери, здоровой, глупой, с претензией на власть, кругло определяющейся в границах мещанства, Ляля мне говорит семь лет, уверяя меня, что она во всякое время готова [ее] оставить и уехать со мной на Кавказ. Иногда мелькает у меня противное подозрение, что теща это в Ляле понимает и сознательно поддерживает (отчасти, конечно) режим сострадания.
1-й рассказ шофера.
Валек рассказал мне, как он за бензин достал себе у одного шофера лампочку. И оба разъехались, имея в машинах по одной светящейся фаре. Через некоторое время В. был остановлен милицией и посажен в каталажку. Ему приписали какую-то страшную аварию, в которой погибла одна женщина и четверо были искалечены. В. сказал, что он вез с собой двух пассажиров, которые могут засвидетельствовать о его нормальной езде. Три дня искали их и когда нашли, В. был выпущен.
- Почему же вы, - спросил я, - не сказали о том, что с одной фарой в эту ночь вы были не один.
На этот рассказ я сказал, что интересного и специфического русского в нем только то, что русский человек может поколебаться в подобных случаях.
2-й рассказ шофера.
Еще он рассказал, как однажды со своим грузчиком обратил внимание на сено на полигоне. - Чем ехать пустыми, - сказал грузчик, - погрузим сено: от нас его мало убавится. Хватит и им и нам. Я согласился. Мы погрузили и поехали. Вдруг едет навстречу человек на дрожках и в форме. Стоп! Начинает осматривать машину, передок, рессоры и постепенно обходит кругом. А грузчик идет за ним и в руке у него огромная железная ручка. Неизвестный человек обошел машину, сел на дрожки и уехал. - Что же нам теперь делать? - спросил я. - А мы сейчас свернем и поедем по другой дороге. - А если он номер заметил? - Нет, не заметил и не посмотрел, - ответил грузчик, -я за ним шел и ручка была у меня в руке, если бы глянул, то не встал бы. И я уже в уме держал один добрый выворотень тут близко в лесу: опрокинул бы выворотень и никто бы никогда не нашел. Мы благополучно проехали, но