Дневники. 1946-1947

20 Июля. Вчера обошлось без дождя, но вероятно дождь и гроза где-нибудь были. Утро сегодня опять безоблачное и опять на горизонте на синем показываются светло-золотистые горбы невидимых облаков.

Микрокосм. Мне тяжело и противно после аварии ехать в Москву и объясняться в автоинспекции. Попросил Валька, дал ему доверенность. Он вернулся ни с чем. - По всей вероятности, - сказал я Ляле, - он просто не стал 217

там разговаривать с начальником, а спросил секретаря. Разговор с начальником противен его природе, и он прав, он больше сделает, помогая мне в области природы, больше сделает, помогая мне в области строительства.

- Попросту говоря, - ответила Ляля, - он перекладывает неприятное на другого: за него должна делать я. - Конечно, - ответил я, - так и надо: ты мне гораздо ближе. - Значит, он перекладывает дело на ближнего. - Очень может быть, - ответил я, - что же, так и надо, а то как скажут «ближний», так вот и давай ему все: и люби ближнего, и жалей ближнего. Пусть же и он сам, этот «ближний», наконец, постарается и оправдает свою любовь. Выполнение интимнодушевных услуг непременно должно быть делом «ближнего». Впрочем, и весь мир на этом стоит: один, перекладывая дело на Ближнего, служит Дальнему, другие, принимая это дело, служат Ближнему.

Так я ответил, понимая Макрокосм через свой повседневный Микрокосм. Но практически сделаю так, что, приветствуя уход Валька к Дальнему и Лялино принципиальное служение Ближнему, схожу сам в автоинспекцию. И чувствую, что и в Макрокосме меня за это похвалят: выходит и Дальнему хорошо, и «ближнему» кукиш в нос. <Позднейшая приписка: Все-таки ходила-то Ляля!>

Я помню, как мать моя все муки хозяйства брала на себя, а сестра Лидия занималась цветами, культурой цветной капусты и пирожными по Молоховец.

Вот когда мать несколько потускнела в своих заботах (как говорила она: «Все сам, сам, как не посмотришь сам, так и нет ничего»), Лидия стала бояться за нее и стеречь. После ужина мама уйдет к себе в спальню, читает на ночь в постели Евангелие, Лидия не уходит из столовой и слушает, как она перелистывает, шевелится. -

Уйди же ты, наконец, - кричит мама. - Не уйду! - отвечает Лидия. И так они ссорятся. И многие сердобольные поддерживали Лидию в том смысле, что вот мама все «сам», а Лидии даже и этого не дает: постеречь ее конец. Помню, не раз я просыпался ночью от крика, когда мать с полотенцем в руке

218

прогоняла дочь от себя. Кончилось тем, что мать, заключая арендный договор с мужиками, сильно раскричалась и вдруг ушла молча в свою комнату. Наступила внезапная тишина. Лидия, услыхав тишину, бросилась в комнату матери, а та, умирая, хрипела в постели. И в семейной хронике осталось лукавое предание, будто мать, увидев Лидию, на мгновение очнулась и, не будучи в силах прогнать ее, показала язык.

Из всех нас Лидии одной досталось хоронить нашу мать. Мы постепенно один за другим съезжались, и каждого из нас Лидия брала за руку и вела через сад за церковную ограду, где было кладбище для привилегированных лиц (церковь стояла на нашей земле). Я помню, как привела меня Лидия, показала молча рукой и сказала: «Вот!» И в этом словечке у нее собралось все неразрешимое в жизни, как будто хотела сказать: «Вот все и разрешилось». Мы плакали, обнимались, но про себя не чувствовали разрешения спора в этой могиле.

21 Июля. Казанская.

Тихое летнее безоблачное утро. Два дня уже не было дождя. Вчера ездил за палочками для помидоров в лес. Зин. Ник. Барютина ездила со мной, женщина без кишечника, как бабочка, урожденная монахиня и проходит не в шутку путь святости. Все у нее решено во Христе, но решено в своем опыте. Она почти святая, да еще с университетским дипломом. Единственное возражение к ней - это что она природная монахиня, и это возражение исчезло бы, если бы сам был по природе монахом. Но я не монах, а брошенный в мир обиды, как в болото, бедный человек с такими слабыми силенками: вылезти бы как-нибудь самому.

Третий день прошел без дождя. Клубника кончилась. Вишни кончаются. Поспела черная смородина. Яблоки, белея, выглядывают из темной листвы. Мальчишки обдумывают план нападения.

Животные в наводнении - обиженная водяная крыса, по крысе этой - все звери в обиде... Волк, например, -219

волк отводит глаза. Лучик вечернего солнца описать по глазам животных. Зуек это увидел сначала у водяной крысы, пересмотрел тоже на медведе, на лосе и зайцах (а волк отвел глаза), и кончилось ящерицами, которые полезли вверх за лучом. Луч света, как луч разума: там луч света, тут луч разума, и у животных и у человека. Куда бы ни падал луч - всякий глаз загорался смыслом. Водяная крыса как будто поняла что-то, лучик исчез... сучок, поглядела на человека опять тем глазом, что-то поняла, тут крыс нет, надо к своим, к крысам... Зуек

понял: к людям. И человек стал человеком.