Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

NB. Мелькает мысль сделать Зуйка просто счастливым среди обиженных, а катастрофу в лесу дать как испытание «счастью» в том смысле, что и ты, счастливейший мальчик, подлежишь действию того же закона: от сумы и от тюрьмы не отказывайся. А впрочем, настоящая мысль явится законным порядком, как следствие своего прилежания и изображения картины весенней воды (недаром и эпиграф взят из «Медного всадника»).

208

Яшин, поэт, прислал мне свою книжку, величая меня учителем и другом. Он талантливый, написал одно прекрасное стихотворение «Сосновая грива». Есть и другие неплохие стихи, но все какая-то изображается деревенская гражданственность под гармошку. Надо ему написать, дать понять, чтобы он не очень бы колхозился и...

Больной ест на здоровье.

Здоровый ест на работу.

А кто не работает, тот не ест.

15 Июля. Утро тихое, небо ясное, земля влажная, травки росистые и в иных разноцветные огоньки. Постараюсь усилием, духом преодолеть недомогание (грипп) и понимаю в этом своем усилии то огромное усилие духа соединенного человека (Церковь), утверждающее зачатие Богочеловека от Духа Святого.

По улице идет обыкновенная парочка. Он - в полувоенной форме, она, грудастая, в белом с голубыми полосками. Но не утомляясь повторенностью пар, радостный дух мудреца устраивает в каждой новой паре своеобразие и в этом чем-то своем у каждого понимает движение Божественного творчества.

Сцена в скиту Красная поляна. Все вошли в церковку и там молятся, а Валентин сидит один на дровах. О. Даниил подходит к нему, спрашивает, почему он не в церкви, а так сидит на дровах. -Боюсь, - отвечает В., - кто я такой, чтобы войти в храм Божий. - Ну, сиди, сиди, - сказал Даниил, - можно и так.

Вот у настоящих наших революционеров и были такие души: «не называй имени Бога всуе», или «одежды не имам да вниду в онь». И Валентин, и Митраша, и брат мой Николай, и великое множество русской интеллигенции и, может быть, массы простого народа из-за того и попов презирали.

Так вот теперь и о радости творчества думаешь, о том равновесии душевных сил, благодаря которому образуется

209

движение творчества. Нет ли и в этом равновесии того самого «счастья», которое выходит только из сравнения с другими: те обижены, а тебя обида обошла. Вот тут-то я и усматриваю в своем писательстве нечто, идущее не от обычного «счастья» (как у Михалкова, Симонова).

Перебирая свою жизнь, вижу, что обиды в ней сколько угодно и что творчество мое вышло путем особого смирения в процессе борьбы с личной обидой. Мое творчество не есть обычное «счастье», а усилие радостного выхода из личной обиды: это есть путь к радости, но не к счастью.

Однако чувство равновесия сил души, присущее состоянию творчества, в жизни может подменяться довольством тем, что «все в порядке». Особенно это заметно при уходе за машиной: доведешь до совершенства машину и доволен. Вот это довольство я пока не могу обрести после аварии и к машине даже подойти пока не могу, и даже не уверен, что смогу когда-нибудь преодолеть свою тревогу. Напротив, на творчество, исходящее не от счастья и довольства, травма моя совсем не распространяется. Так это потому, что из двух разных источников вытекает довольство счастливых и творческая радость.

Счастье у людей «выходит» иногда, а радость достигается...

Вера содержит в себе творческое начало жизни, по нашей вере возникает небывалое в жизни природы: мы, люди, творцы его и раньше нас этого не было.

Сегодня написал главу о Даше с возлюбленным ее юности, после чего следует ряд глав об аврале, в котором разрешается судьба действующих лиц. После аврала идет глава о плавине и заключение о достигнутой радости. Прописать сейчас все до конца, как в живописи углем, не прибегая ни к каким материалам. Достигнуть полнейшей уверенности и тогда спокойно разделывать красками.

210

О духовном материнстве надо так понимать, что «духовное» прилагается к обыкновенному материнству, как исключающее материнское собственничество.

Ляля уехала в Москву по делам. Я - за работу, и это душу мою, чувствую, вылечивает.

Теща опять ожила и опять в противоречии. Очень парит, говорю. Нет, сегодня не особенно. Если бы я сказал: сегодня прохладно, она бы, наверно, - парит. Опять, говорю, и сегодня будет гроза. Нет, говорит, я чувствую, нет: и ветер другой. Конечно, грянула страшная гроза с ливнем.

16 Июля. День в день стоят: утро до обеда тихое, солнечно свежее, к обеду парит, после обеда гроза. А вчера был даже и ливень.

Вечером вчера приехал Валек за машиной. Сегодня он едет в Звенигород с бензином (кирпич перевозит) и вечером вернется, завтра привезет Лялю.

Ляля звонила в больницу и прислала сказать, что мальчик жив и есть надежда на выздоровление. Валек рассказывал, что даже грубые шоферы после аварии с человеческими жертвами недели две ходят смутные.

Замечательно, что Map. Александр. - церковница,

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное