Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Вечером в нашей усадьбе усталые люди спать ложатся, молодые поют. Утром встают - и за работу, утром никто не запоет. Будет ли когда-нибудь время, когда утром люди как птицы будут с песней вставать и, обрадованные на восходе солнца, будут согласно делать такое, что каждому хочется?

242

11 Августа. Солнце вчера садилось, как бывает иногда: под солнцем из облачков между солнцем и землей на небе складывается золотой город. Направо от меня солидный гражданин метал спиннингом, налево на холме сидела седеющая, очень красивая женщина, глядела на вечерний городок под солнцем.

«Сияй, сияй прощальный свет

Любви последней, зари вечерней».

Печников прогнал. Доставлено на лесопилку 3 кбм. Валентин измучен. Что есть Валентин? Реликт народников, толстовства.

12 Августа. Солнечно и празднично. В золоте солнечных пятен вскрики иволги, как зеленые волны. А тени в лесу густо-синие. Вышел к реке, кто-то голый как убитый лежит на песке, отдыхает. А за рекой из деревни звуки от человека, того самого, какого вчера видел на жнитве овса. Это не прежний человек на поле, мужик, соединенный со своею душою привычкой обязательного уважения к труду и упреку своей совести. Теперь все эти привычки разбиты и человек стал отвлеченным человеком: человек и человек, не лошадь, не корова-Валентин познает людей в двух планах: первое, как он держит себя с людьми, выше него стоящими, как держится с теми, кто ниже его.

Работаю над главой, где люди, как павшая вода. Медленно, но движется верно.

Водворил семью Лены у себя на даче. Донатовна смекнула вдруг (с запозданием), что ведь тем самым она подготовила...

14 Августа. Вечером Ляля приехала проверить.

16 Августа. 15-е провел с Лялей.

Пошли с Лялей утром купаться. Шел рабочий с железным крюком. Жулька бросилась с лаем на его бабу. - Не

243

кусается, не бойтесь, - крикнули мы. Но рабочий железом бросил в собаку, но промахнулся. Бросил еще и опять. Но он убил бы ее, всем домом отдыха любимую невинную собачку. Это - классовая злоба в обстановке коммунизма.

Сюжет для рассказа о том, как Жулька поймала бабочку и выпустила (действие замедляется рассказом о том, что у собаки нет потовых желез, и от того она не могла быть с сомкнутым ртом).

Характер национальной злобы и классовой.

Мы удим рыбу нахлыстом в Москве-реке, а Ваня ловит нам кузнечиков и пользуется правом свободы задавать любые вопросы. Сегодня он меня спрашивает:

- Вы как пишете свои книги, руками или машинкой?

- Пишу, - ответил я, - руками, а вот она... Я указал на жену.

- Она пишет на машинке.

Жена спросила Ваню: - Да, я тоже пишу. А скажи, какой, по-твоему, больше писатель, кто пишет руками или на машинке?

- Конечно, - ответил Ваня, - тот больше, кто пишет на машинке.

- Да почему же так?

- Потому что на машинке скорей можно писать, и он много больше напишет, чем руками.

Не знаю, какого числа в августе.

Ляля спит в новом доме. Я поутру иду к реке. При солнечном свете с неба капает, большие капли на воде становятся пузырями и плывут вместе убегающими туманами вниз по реке. Так река умывается.

В голове человек с железным крюком и «классовой ненавистью», пытавшийся убить мою Жульку.

Так человек, зараженный злобой, энергией зла, как лейденская банка электричеством, разряжается безлично на того, кто к ней прикасается.

244

Энергия зла в настоящее время является нам в атомной бомбе. Кто виноват в ней? Кто этого Кащея Бессмертного выпустил на свободу? Ученые виноваты: не надо было им открывать. Тот гражданин так говорил, что, пожалуй, немцев напрасно остановили: «к одному бы концу» вышло, а теперь два конца и «оба лучше». Если бы немцы создали единую власть, то не на кого было бы бросать бомбы. Но человек крепок задним умом. Делать нечего, по-видимому, Карфаген должен быть разрушен: зло совершит весь свой путь, и мир на земле начнется уже после Карфагена.

Казалось, речка вот только умоется, сбегут с нее туманы и пузырьки от крупных капель дождика, и вот тогда ляжет на зеленом лугу серебряное полотенце реки. Но вдруг собрались тучи, обложили все небо, загремел гром и пошел настоящий большой долгий дождь. Тогда вспомнилось, как вчера перед закатом солнца явилась на западе высокой стеной серо-голубая завеса, солнце село в нее и нам остался надолго золотистый край голубой завесы. Это значило, что солнце «в тучку село».

Женя помогал шоферу наладить что-то в машине. Дело было вечером в темноте. Подошли хулиганы и начали мешать. Шофер отогнал их и одного задел рукой. Хулиганы явились из леса с камнями, шоферу ноги перебили, а Жене проломили голову. После оказалось, что Жене проломил голову ближайший его друг, не узнавший его в темноте. Не друг ли какой-нибудь нас всех теперь бьет пушками, бомбами и всем, что только ему не попадается под руку? И какая же это страшная тьма вокруг нас, если друг, такой же человек, как и мы, не узнает нас и бьет как врагов.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное