Дневники. 1984

Есть ли предатель Евгений Стахович, и как это было? А было и, в том числе, так: перед Новым годом в Краснодон, бывший — отдаю дань моде — Екатеринодон, пришла немецкая машина с сигаретами и подарками. Машину ломанули. Беспризорник, торговавший сигарета­ми, сразу выдал Земнухова, Третьякевича и Машкова. Может быть, все бы и обошлось. Но совершенно случайно из окна собственного дома машину с пленными увидел Геннадий Почепцов: «Значит, уже хватают». И он пишет в полицию: «В Краснодоне создана подпольная комсомольская организация «Молодая гвардия», в которую я вступил активным членом. Прошу в свободное время зайти ко мне на квартиру, и я вам все подробно расскажу».

Если вы хотите исторической правды, то вот она. Возможно, эта правда малодушия и предательства кого-то и удовлетворит. Но была еще другая историческая правда: и сопротивление, и верность, и идеалы, и эти мужественные дети, погибшие от фашистской пули или живыми сбро­шенные в шахтный ствол. Вот она, плата за свободу и убеждения.

История эта полна удивительных и уникальных подробностей, кото­рые, тем не менее, обязательно умрут и рассыплются с годами. Но многие и многие годы предстоит жить мифу о бескорыстной любви к Родине, о противостоянии правды силе. Этот миф о современной молодежи не уступает легенде о царе Леониде и сорока юношах, остановивших врага в Фермопильском ущелье. Там ведь тоже было противостояние и родина. А может быть, для нашего неверного времени избыточен миф о верности?

Вот все, что я хотел сказать возле нового памятника замечательному русскому писателю Александру Александровичу Фадееву на его родине, почти на краю России, в тревожные для России дни.

12 октября 1991 года, с. Чугуевка, Приморский край.

Теперь вспоминаю две поразительные экскурсии: одна — в Чугуевку, здесь что-то вроде «поминок». Длинные столы, белый хлеб, красная рыба, шурпа, шашлык из свинины, чай с травами, прогулка по реке с Серафимой Николаевной. Мне на конференции понравился ее доклад. Потом, 14-го, я провожал ее к поезду, и мы говорили о Мандель­штаме. Она первая, в ответ на мою реплику о том, что после Мандельшта­ма мне хочется прочесть Бродского, сказала, что, наверное, в нем много еврейской поэзии. Я бы сказал, слабый замес русского глухого начала.

Мандельштама мне подарил Леня Быков (Свердловск). Очень я ему за то благодарен, читал несколько дней. Отдельные стихи потрясают. Как всегда, не бегу за модой, но, наконец, Мандельштам ко мне приплыл.

Вторая экскурсия была сегодня. Катер принадлежит университету. Напротив острова Попова ловили рыбу, камбалу, на 20-метровые донки. Но перед этим дивная панорама Владивостока, огромные суда, заставленные ими сплошь берега, высокие на сопках здания, пустынные берега Русского острова — география, самая знаменитая, наяву.

Особо надо бы сказать о милых женщинах из университета, об их стремлении превратить все в радость: тортики, печенье, красная икра, пирог с красной рыбой, морковь с хреном и т.д. Плакать хотелось, как все прекрасно. Не забыть бы их имена, фамилии, лица, глаза.

Дал интер­вью на радио. Парень — кажется, я знал его еще по Москве, тянул и выла­мывал мне руки: плох Фадеев, плохая литература. Сделает какую-нибудь подлянку, так же как и снимавшее телевидение.