Дневники. 1984

19 мая, суббота. Боюсь, что юбилейные дни в первую очередь запомнятся непомерными трапезами. Три выступления: в колхозе «Навои», школе имени Алимжана, в пединституте и в городском театре. Мне все труднее и труднее извлекать нечто из неизвестного. Пока выяснил, что Алимжан — лирический поэт, кажется, даже переводил Есенина. В гостинице нет воды, вообще она вроде только что открылась. Дело оправдывается тем, что все здесь — площадь, фонтан, памятник, гостиница — возведено за 3 месяца. Здесь, как в Египте, прикажут — шапками накидают гору земли. Перед гостиницей огромная круглая площадь, на которой раньше стоял бюст Рашидова. Его сняли. Все готовилось к новому открытию. Надо сказать, что современная космическая архитектура Джезака восхищает. Это надо обязательно сделать перед глазами русских писателей. Широкий, чистый, продуваемый проспект одной стороной упирается в горы. Само ложе бюста, подставка под безделушку, сделано далеко не случайно. Использованы все архитектурные приемы, известные с древности и вызывающие чувство приниженности человека перед идолом. От гостиницы, от партера, с одетыми в камень на разных уровнях островками зелени, лестницы амфитеатром спускаются вниз к огромному низкому блюду, вылепленному, словно Дворцовая площадь в Ленинграде: гранитные ленты и розы из бледной брусчатки. А там уже пологие лестницы — для цветов — ведут на низкий холм с одиноким деревом. Великий человек неприступен в своей тайне. Пуп земли. Здесь одинокий, как орех в пустыне, стоит бюст правителя и строителя. И все это со временем разлетится прахом.

21 мая, понедельник. В 15.00 т в Москве. Вылетел около 7 утра.

Утром 20-го уехали из Джезака, председатель горисполкома рассказывал, как снимали бюст Рашидова. Всю площадь рано утром окружили солдатами, боялись волнений, но в Джезаке, оказывается, никто из жителей на улицу не вышел, все сидели по домам и плакали». Через три часа после прощанья в Джезаке, уже в Ташкенте, напротив музея В.И.Ленина, мне показали то место, залитое асфальтом, где была прежде могила Рашидова. Странные путешествия совершают подчас у нас покойники.

Ни на рынок — а надо бы прихватить с собой какие-нибудь гостинцы — ни в город не ходил. Писал речь для торжественного заседания в театре имени Алишера Навои. Через 30 лет мне предстояло выйти на ту же самую сцену. Только в молодости так хорошо помнишь былое. На 7 ноября театр ТуркВО играл одну, финальную, картину из «Кремлевских курантов» во время праздничного концерта. У меня здесь была роль: впустить в ленинский кабинет зарубежного писателя и принести стакан чая. На этой сцене наши декорации казались макетом. Я шел, шел, шел, пока мне не пришлось говорить свою единственную реплику. Хорошим актером я не был, я слишком много рассуждал. Слишком много рассуждающий человек не сможет стать и хорошим писателем. И вот через 30 лет я снова иду, иду, иду из президиума к трибуне. Но тогда все было как-то больше, зал напоминал черную яму. Речь свою я произнес с одной ошибкой. Зал мне ее не простил. Он мне просто хорошо похлопал. Писательница Майя Борисова, с которой я сдружился во время этих узбекских дней, сказала мне: «Ты — умница и молодец! Если бы не оговорка вначале: Хаким вместо Хамид, свою «скандирку» бы ты имел. А вообще, без дураков — хорошо сказал. Точно. Просто». Ах, эти трудные и такие похожие иностранные имена.

22 мая. Был на девяти днях у Валерия Коксанова. Сначала ездили на кладбище. Плохое утешение для родителей — количество цветов, уже планируемый дорогой памятник. Это бессмысленные жертвы забвению, которые не выправят ничего. На девяти днях пришлось говорить первым. Я постарался сделать это искренне и просто. С годами стало тяжело лукавить. Жалко, был умен, мог бы сделать замечательную карьеру и выстроить очень интересно свою жизнь. Достаток если и не сгубил, то и не помог. Люди, не занимающиеся творчеством, должны раньше иметь детей.