Дневники

Для меня она — небо июньского дня

Над тропинкой, стеною и крышей…

А та склянка, где надпись «эфир», — для меня –

Это дом, видишь — всех она выше.

Чтоб добраться туда, был один только путь.

Играл в шахматы. Это чума здешних моих занятий. Ну, теперь за Pendennis^*. Стыдно — не кончить его до сих пор.

А впрочем, продолжу стихи:

Чтоб добраться туда, был один только путь:

(Ты ползешь) у стены по дороге,

Чтобы все — сколько есть — все глаза обмануть,

Кроме двух — все глаза в той «Берлоге».

Так усадьба звалась.

17 июня. Не нравится мне размер, ну, да что делать!

На террасе ждала меня девушка

Возле пробки… в сиянии лета… там —

Ах, неладно тут что-то, я чувствую сам,

Да уж песня у разума спета.

Дом «Берлогой» звался…

Был один к нему путь:

Все ползком… у стены… по дороге, —

Чтобы все — сколько есть, все глаза обмануть,

Кроме двух — все глаза в той «Берлоге».

И суровым глазам не настичь никогда,

Как из спальни она пробиралась

В этой склянке, где надпись «Эфир», и сюда

По скрипучим ступеням спускалась.

Начало стихотворения:

Умирающим ухом я слышу вопрос: «Ты теперь, покидая земное, Не видишь ли мир яко сонмище слез?»

Нет, Отче, я вижу иное.

18-го. Осталось 2 строфы. Одну можно выкинуть: у меня для нее грации не хватает. А перед второй робею. Первую, ежели размер изменить, напишу так:

Слабеющим ухом я слышу вопрос:

«Теперь, покидая земное,

Не видишь ли мир яко сонмище слез?»

Нет, Отче, я вижу иное.

1904

Вчера получил от Маши великолепное письмо. Читаю З. Вен- герову. Нехорошо. Дай мне неделю времени на чтение, и я напишу любую из этих статей. Она все их читала, но не жила с ними, не жила ими, они для нее люди посторонние, и потому не она к ним приспособляется, а они к ней. Все они как будто в «Вестнике Европы» сотрудничают. Она не жила их поэзией, а только писала о них статьи.

[Пропущено переписанное по английски стихо- 1904

творение R. Browning’a «Confession». — Е. Ч.]

Получил деньги, — и подарок от дорогой своей сеструни — 5 карбованцев, так трудно ею заработанных. Купил Теккерея «Снобы» и Браунинга «Plays»[26]. Читал великолепную «Прозерпину» Свинборна — несколько раз.

Получил от Демченко письмо — завтра в Kew2 не едет. Был у него. Играл в шахматы — получил 2 мата. Потом клуб — беседовал с этим очень умным рабочим-католиком, который изучил испанский язык: нос приплюснутый, подбородок выдается — истый убийца, а улыбка, как у ребенка. Я говорил ему, что англичане не умеют наслаждаться красотой мыслей, они только смотрят, верны ли те или нет. Приводил в пример Гексли, который обрушился на Руссо — и попутно разрушил Шопенгауэра и т. д. Велика штука — разрушить Шопенгауэра. Это, небось, мой Коля уже умеет. Но красоту жизнеощущения… Ах, да, — днем читал «Пенденниса», лежа на постели (купил сегодня шляпу), Кит- са читал — сонет о Чаттертоне – не нравится*. Гимнастикой занимался. Теперь разденусь и за Теккерея. Что Маша теперь? Мамочка? Мне просто неземным счастьем кажется повидать их всех — и эту дорогую, так неумело и хорошо ласковую сестру мою. Я ма- мочкино лицо знаю, как ничье. В нем все так трогательно, так любовно. Я его ношу повсюду, со всеми его улыбками. Милые мои!

июня. Получил письма от Кармена, от Маши. Сейчас буду писать дорогой моей сеструне.

июня. Слова заучиваю из Браунинга. Решил делать это каждый день. Жду газет и писем. Дождусь — иду в бесплатную читальню. Браунинг по мне, я с ним сойдусь и долго не расстанусь. Его всеоправдание, его позитивистский мистицизм, даже его манера нервного переговаривания с читателем — все это мне по душе. Но язык трудный, и на преодоление его много времени пойдет.

Мильон иль два — иль менее, иль боле — Моей покорны воле. Один лишь раб — не знаю почему — Ослушен был веленью моему.

1904 28 июня. Только что — после обеда — перевел та

кие строки из Свинборна:

О, пусти мои руки, о, дай мне вздохнуть. Пусть роса охладит мою жаркую грудь. А луна! Как нежна на цветах ее сень; Как цветок, она тянется к небу прильнуть… Ах, уж день недалек, недалек уже день…

Исцелована вся я лежу, и наш сад Мне для ложа отдать мураву свою рад, И хочу я тебя, как полдневная тень Хочет ночи, как полдень, влюбленный в закат. Ах, уж день недалек, недалек уже день.

Властелин мой! Молю: отдохни, не целуй! Разве отдыха слаще шальной поцелуй? Да? Так вот он, возьми, мой июньский цветок, Мою розу; она — как лобзанье нежна. Недалек уже день, ах, уж день недалек.

июня.

Ах, отнимут огни этих первых лучей Ночь у дня и восторги у страсти моей. А пока — в полнолунье — люби же меня, Хоть бежит уже тьма от рассветных огней. О! Зачем этот день? О, не нужно мне дня. Вот уж падает сердце, уж кровь не слышна. Наша жизнь там смолкает, где громче она. Путь любви меж убитых любовью — и там Она кровь их возьмет, если кровь ей нужна. Скоро день. О, зачем? Он не надобен нам! Если хочешь, убей меня. Хочешь — убей И багряный восторг отыми у скорбей. Разметай виноград, пока сладок в нем сок. Лучше смерть для меня, чем для страсти моей. Недалек уже день, ах, уж день недалек.