Дневники

Федин читал Омар Хайяма. Хайям, кажется, был хороший математик и свой “Рубайят” написал на полях математических сочинений. Это похоже на правду. Стихи точные и ясные — это какая-то классификация чувств, выраженная с предельной простотой, и в то же время художественно. Но для Востока, конечно, он чересчур прост. Затем Ольга Дмитриевна, ни с того, ни с сего, стала возмущенно рассказывать, как перевозили прах Гоголя²⁵⁴. Это, действительно, было глупое и возмутительное происшествие, при котором мне пришлось присутствовать (как вынимали прах Гоголя, правда, я не видел — ушел), но Ольга Дмитриевна уж очень окарикатурила его. Федин рассказал, что Малышкин взял кусок не то сукна, не то позумента, держал у себя, но затем, ночью, будто бы убежал на могилу Гоголя и там зарыл этот кусочек под плиту. Прошло время. Малышкина похоронили рядом с Гоголем. Эффектно, но мало правдоподобно.

“Университетская легенда”: некий профессор, остался в прошлом году дома. Ученики и университет уехали. Так как многие квартиры в обширном доме пустовали, то кошки шлялись всюду. Профессор ловил их, приносил в Университет, и здесь, запивая

251

жаркое спиртом из-под препарированных насекомых, ел по одной кошке в день. Спустя некоторое время, когда количество кошек уменьшилось, к нему пришли два молодца из НКВД и сказали:

— Мы просим вас не есть кошек. У вас мировое имя, и вдруг немцы узнают, что вы питаетесь кошками. Мы дадим им в руки козырь для агитации.

Мы спросили рассказывающего:

— Позвольте, а эквивалент ему дали?

— Какой же эквивалент, когда он съедал по кошке!

Другая легенда, из сборника Афанасьева, рассказанная вчера Шкловским, который забежал ко мне спросить: что будет, что сделают союзники? — Утонул корабль. Пошли ко дну матросы и боцман. Матросы были ругатели, а боцман, хотя тоже ругатель, но праведник. Матросы очутились в аду. Боцман — в раю. Вот он живет в раю день, другой, скучно без команды. Он — к богу. Так и так. Бог говорит: “Ничего поделать не могу, они уже распределены; кто на крючьях, кто в котле с кипящей смолой. Сиди наслаждайся”. Скучно боцману. Вышел он из рая, взял свисток и засвистел: “Команда, все наверх”. Матросы выскочили и он повел их в рай.

 

1 февраля. Понед[ельник].

Войтинская утром сказала, что моя статья “Слава советского оружья” вчера два раза передавалась по радио. Успех моих статей нисколько не веселит меня. Конечно, во сне я могу хорошо играть на скрипке, конечно, меня могут похвалить,— но все же это будет только сон. Мне все же хочется жизни и настоящего творчества.

Сегодня — удивительное сообщение о полной ликвидации немецкой группировки под Сталинградом. Взяли фельдмаршала и 15 генералов. Конечно, для нас это замечательно. Союзники уже нас ненавидят и боятся. В сводке “Информбюро” сообщение, что журналисты французский и американский сообщают, что немцы перебросили на запад 50 дивизий. Оттого-то, мол, и побеждают русские и оттого-то, мол, и мы не выступаем. Мы огрызнулись, выразив недоумение по поводу выступления наших союзников.

Иду по трем делам: телефонный звонок по вертушке в милицию, картошка, автомобиль за чемоданом. Все просьбы — и все довольно отвратительные.

252

В “Известиях”, у телефона в милицию, разговаривал с одним журналистом, знающим Лазаря Шмидта, который служит в зенитной батарее сержантом, и очень доволен. Журналист сказал, что, предполагают, “Пугачев”, роман В. Шишкова, будет удостоен “Сталинской премии”²⁵⁵. Я ответил на это экспромтом:

“Старик писал не мудрствуя лукаво:

Налево — чушь, и чепуха направо”.

Позже — заседание в “Гудке”. Всякие предложения. Мне, как раньше уговорились, поехать в эшелоне с танками, с завода на фронт. Окончится, наверное, тем, что поеду на троллейбусе или электричке куда-нибудь за город “побеседовать”. Получил там же картошки, кило 5—7, шел во тьме — удивительной,— “и злился, что не дозвонился”,— плевался, но тем, что несу картошку, был очень доволен. Погодин говорит, что в Ташкенте опять грабежи. Раздевают, пятеро, говорят, что они “защитники Севастополя”. Ну, конечно, что поделаешь, если защитники Севастополя.

Таня получила картошку. Все в “Гудке” получили по 50 кг, только я и Н. Никитин по 15 — и тут обвесили, еси. О, господи!

 

2. [II]. Вторник.

Газеты: Черчилль был в Турции. Приняли хорошо. Турецкая газета ругает немцев.— В начале прошлого года я и Комка предполагали, что немцы бросятся на Турцию в апреле 42 года. Но они сначала бросились на нас, думая пробиться к Турции через Баку. К счастью — не вышло. А теперь-то уж, конечно, к Индии им не пробиться. Возникают радостные мысли — неужели этот год будет последним?

Просмотрел книгу пословиц В. Даля. Пословиц на слова — “мечта”, “воображение”, “будущее” — нет, как будто этот народ никогда не мечтал, не воображал, не думал о будущем.

Завтра, наконец, пойду в Главмилицию — просить о пропуске для детей. Боюсь, не выдадут Марусе. По ребятам очень скучаю, о политике даже разговаривать не с кем, настолько Комка умней всех иных, а насколько он дальновиднее?