Дневники

Близ Пизы, в Италии, в поле пустом
(Не зрелось жилья на полмили кругом),
Меж древних развалин стояла лачужка,
С молоденькой дочкой жила в ней старушка…

Наши поэты и художники даже и старушек всех в Италии приметили и приветствовали, не говоря уже о прочих драгоценностях. Итальянец нас презирает, и как было б смешно итальянцу, если кто-нибудь мечтал из них поехать в Россию! Климат? Дело не в итальянском климате и не в русском, дело в искусстве, и в искусстве западном преимущественно, в магическом почти влиянии западной культуры на нашу. Тогда как по праву, и более плодотворно — мы б могли изучать восточную культуру. Китайская живопись нисколько не хуже итальянской, а вот поди же ты — я не могу припомнить ни одного имени китайского художника…

Важнейшее поворотное значение в судьбе Художественного театра имела пьеса Вс. Иванова «Бронепоезд», выросшая на материале его повести. В этом спектакле на сцене МХАТ впервые появились герои новой, революционной действительности.

Из газеты «Сов. искусство» — вчера!

Говоря о лучших произведениях советской прозы — первых лет, докладчик подчеркивает, что в таких книгах, как «Чапаев» Д. Фурманова, «Железный поток» А. Серафимовича, «Бронепоезд» и «Партизанские повести» Вс. Иванова, уже был создан образ положительного героя нашего времени. Становление советской литературы проходило в обстановке острой борьбы мировоззрений. Именно этот период ознаменовался для советской литературы борьбой с различными декадентскими школами, которые были выражением идейного упадка. Русский декаданс, сложившийся в основном под влиянием французского символизма и эпигонской философии Ницше и Бергсона с их культом подсознательного начала, сказался в творчестве не только прямо враждебных нам писателей, но и некоторых советских художников.

Из «Лит. газеты», —

сегодня, — доклад А. Фадеева

на совещании молодых писателей.

Воскресенье, 9 марта 1947 г.

Выдержки из двух газет. Выдержки из жизни. Вчера обсуждали в сценарной студии мой сценарий «Главный инженер». Родственник и друг Фадеева режиссер Герасимов атаковал меня с чудовищной яростью и нахальством, объявив меня халтурщиком, негодяем, бездарностью и вообще преступником. Если б такой же сценарий был представлен одним из этих негодяев, боже мой, какой бы они подняли трезвон. А тут болтали такую чепуху, что я, разозлясь, сказал, что над сценарием работать не буду, и ушел.

Вечером ужинали у Хатунцева^{481}. По непонятным соображениям, Б. Михайлов, старый мой знакомый, решил со мною поссориться^{482}. Он придрался к Тамаре, которая бранила Храпченко за бездарность, назвал ее разговоры сначала бабскими и обывательскими, а второй раз — «ничтожной, мелкой и озлобленной женщиной». Кончилось тем, что мне пришлось сказать ему — «негодяй и подлец» и покинуть сей дом с его странным гостеприимством. Или Михайлова бранили за то, что он печатал мои произведения в Париже, или он наслышался от литературных брехунов о необходимости меня презирать, или он чего-то боится, — во всяком случае вся эта ссора была осуществлена им намеренно. Утро было отвратительное.

Чтоб рассеяться — сел и написал две статейки — одна для «Сибирских огней» с приветствием по случаю 25-летия этого журнала^{483}, а вторую — приветствие «Известинцу» по случаю 30-летия «Известий»^{484}. На семейном совете, после того как я прочел статейку для «Известинца», была забракована вставка, которая, собственно, и представляла известный интерес. Я рассказывал в ней, как по незнанию и политической неграмотности, я в начале революции вступил в две партии и как был выброшен из них.