Дневники

При подготовке дневников к публикации стало ясно, что в соответствии с содержанием и стилем записей разных лет выстраивается определенная композиция книги.

Первая часть — дневники 1924–1941 гг. (до начала войны). Записи о событиях и людях достаточно краткие, конспективные. Много набросков рассказов, отдельных сюжетов, фраз (интересен, например, фрагмент текста, написанный в стиле сказа М. Зощенко). Отдельная группа записей посвящена поездке в Алма-Ату в 1936 г.

Сложности внутренней жизни страны 1930-х гг. практически не отразились в дневниках этих лет, встречаются лишь отдельные факты без комментариев (сообщение об аресте Бабеля, например). Естественно, что Иванов не писал о терроре, — об этом тогда старались не писать и не говорить. Существует, скорее, другая проблема: в какой степени Иванов редактировал свои дневники или намеренно делал какие-то записи «для чужого глаза»? Тем не менее общий настрой этой части, несмотря на неоднократные упоминания о своей отчужденности от литературной среды, вызванные, в частности, враждебной критикой в адрес сборника Вс. Иванова «Тайное тайных» (1927 г.) и других его произведений, можно было бы определить такими словами писателя: «А на всех этих сплетников и интриганов — плевать. Буду работать» (27 мая 1939 г.).

Вторая часть — ташкентский дневник 1942 г. и московский 1942–1943 гг. — кульминационная часть книги. Здесь высказаны наиболее важные и волнующие писателя мысли, дана яркая и по-своему необычная картина военного времени, крупно и живо написаны портреты современников — писателей, художников, актеров. Записи интересны по стилю. Нередко в одной записи сочетаются и размышления о событиях на фронте, и впечатления от прочитанной книги, просмотренного фильма, и наброски к произведениям, которые Вс. Иванов пишет в это время, и пейзажные зарисовки.

Третья часть — дневники с 1946 по 1962 гг. Здесь также — и факты литературной и общественной жизни, и размышления над своими старыми и новыми произведениями, и портреты, но все чаще, особенно к концу 1950-х — началу 1960-х гг., встречается фраза: «Я устал».

О последнем периоде жизни Вс. Иванова есть воспоминания близких ему людей. Вот что писал В. Б. Шкловский, бывший другом Вс. Иванова еще с 1920-х гг., со времен «серапионов»: «…Его меньше издавали, больше переиздавали. Его не обижали. Но, не видя себя в печати, он как бы оглох. Он был в положении композитора, который не слышит в оркестре мелодии симфоний, которые он создал»[4]. В. М. Ходасевич, художница, племянница поэта Вл. Ходасевича, друг семьи Ивановых, пыталась по-своему определить черты личности Вс. Иванова этих лет: «Вероятно, если бы в своей жизни Всеволод Вячеславович встретил меньше плохих людей, он смог бы свою любовь и нежность ко всему сущему полной мерой воздавать и человеческим особям и быть очень счастливым. Но этого, к сожалению, не случилось — он закрыл свое талантливое и доброе сердце для многих и для многого. А будучи человеком очень ранимым, скрывал это, как некую тайну.

И жил он, хотя среди людей, но слегка отшельником, слегка волшебником»[5].

Готовя вместе с М. В. Ивановым, сыном Вс. Иванова, дневники к публикации, мы намеренно закончили книгу дневников не последней имеющейся в архиве дневниковой записью Вс. Иванова, а несколькими строками раньше. Как нам показалось, эти записи подводили итог всему повествованию о судьбе писателя: «Все-таки в нашей работе самое главное — ожидание, а тут теперь чего ждать? И раньше-то не ахти сколько перепадало, а теперь… Хотя, исторически, это хорошо: путь должен где-то кончаться» (8 апреля 1963 г.).

«24 июня 1941 г.

…На улицах появились узенькие, белые полоски: это плакаты. Ходят женщины с синими носилками, зелеными одеялами и санитарными сумками. Много людей с противогазами на широкой ленте. Барышни даже щеголяют этим. На Рождественке, из церкви, выбрасывают архив. Ветер разносит эти тщательно приготовленные бумаги. Вот — война. Так нужно, пожалуй, и начинать фильм.

Когда пишешь, от привычки что ли, на душе спокойнее. А как лягу, — так заноет, заноет сердце, и все думаешь о детях… Сам я решительно на все готов».