Дневники

Сидел вечером Бабочкин. Он прилетел из Ленинграда, а завтра отправляется в Ташкенте «В Ленинграде — хорошо. Дают хлеба достаточно, паек лучше чем в Москве, но есть какая-то категория людей, которая истощена и обречена на гибель. Я не знаю почему это, может быть, закон природы, но дистрофиков — истощенных ненавидят. В вагоне ругаются: „Эх ты, дистрофик!“ Я был в Колпине. Городка нет. Развалины. Спускаешься в подвал. Там — советское учреждение. Барышня ведет к товарищу Иванову. Толстомордый, со сверкающими зубами человек, говорит — раньше нас Ленинград обижал, у них дачи были, они вели асфальт в Детское и Петергоф, а теперь мы асфальта добьемся. Заводская труба в Колпине насквозь пробита в трех местах и стоит на ней наблюдательный пункт. В „Асторию“ пришла актриса, два года назад была красавица, из-за нее повесился человек, теперь вывалились зубы, развалина. Я кормил ее. Ленинград в самом узком месте отстоял Ижорский батальон рабочих. Они держали это место девять месяцев. И теперь позади переднего края обороны посадили овощи: „Овощами мы обеспечены, 100 тонн соберем, но картошки нет, лето было холодное“.

Когда в Смольном посмотрели нашу картину, директор Путиловца сказал: „Ну что вы там какую-то муру снимаете? Вот вам пример, как мы жили, — звоню утром в гараж — нужна машина. Не отвечают. Звоню без пользы полчаса. Пошел сам. Горит печка. У печки кто греет руки, кто ноги, а кто просто дремлет — шоферы — да вы что, мертвые? — кричу. Они, действительно мертвы“.

В Александрианку, зимой, собрались уцелевшие актеры. Спали, лежали. Наиболее слабые были в котельне, где всегда теплее».

Один актер сказал Бабочкину: «Из сорока я один уцелел».

Знакомые девушки — едят хорошо, водки пьют по 250 грамм, колют дрова. Жалеют, что нет пистолетов. Зачем? Пришел квартальный, сказал — из вашего дома ракеты шлют. И девушка сказала: «А я хожу с одним фонариком по чердакам, ищу». Вообще женщины делают все, на мужчину уцелело 8 женщин. Открыли «Парк отдыха», лето (и нашли название тоже). Гуляли девушки. Вечером у каждого окна патефон, девушка и позади фигура матроса. Актриса, из-за которой повесился знакомый, питалась тем, что у складов, рано утром, собирала раздавленных крыс — грузовиками ночью. Ловить их не на что, приманки нет.

Несмотря на то, что город в кольце и фронт начинается у Нарвских ворот, охотники все же ищут и находят зайцев. А заяц-то может убежать к немцам! Но заяц — капитал — 5 тыс. рублей. Пальто стоит 200 рублей. Есть ботинки, калоши.

Актеры ходили по нарядам, ночью под обстрелом, на вечера. В рюкзаках, обратно, несли воду. Холодно. И вместо воды — расплескивалась — приносили иногда на спине, ком льда.

Фронт. Бабочкин в гвард[ейской] дивизии полк[овника] Краснова. Он переправил через Неву дивизию, без потерь, — и увел обратно, заняв на том берегу позицию. Немцы думают, что там стоит дивизия, а там рота. Когда дивизия стала гвардейской, он приказал отрастить усы, а женщинам — сделать шестимесячную завивку. Бывший агроном. В Финскую войну командовал в этой же дивизии взводом. Что-то было неладно, он созвал командиров и сказал комполка: «Вам известно, что этим полком командовал я?» — «Так точно». — «Садитесь». — К батальонному, к ротному с тем же вопросом. И, наконец, к взводному — всплеснув и положив руки на грудь — «Братцы, что же вы со мной делаете?» — Пьют из нарзанных фужеров. Идут снайперы вразвалку: «Ну как?» — «Троих». Качает неодобрительно головой: «Третьего-то, кажется, я зря. Он, кажись, к нам шел. Да я уж для счета». Командир полка, майор, бывший инженер: — «Я мечтаю вернуться домой. Я не военный. — Поправил пенсне. — Но, у меня в полку не было ни одного поражения». Полковник Краснов сказал, поглаживая усы: «О моей операции во всех Ген. штабах люди будут говорить», а когда Бабочкин уезжал, он сказал: «А похож я на Чапаева?» Бабочкин говорит сейчас, вздыхая: «Ну, разве я мог ему сказать, что он лучше Чапаева. Я сказал — похож».

Мимическая сцена — как едят хлеб в Ленинграде: закрывает ломтик, оглядывается. Отламывает кусочек с ноготок, — и его еще пополам. Кладет в рот, откидывается на стуле, и с неподвижным лицом ждет, когда крошка растает во рту, — глотает. И, опять к куску…

— Ленинград, да, бомбят. По четыре налета в день. Все дома выщерблены, исковерканы. Вдруг, видишь какие-то фанерные декорации, колонны, — на месте дома. У трамвайных остановок зенитки. Но, бомбежки — демонстрации. Наступать не наступают. Стоят — испанцы, шведы, латыши, эстонцы, — и всякий сброд. Эдгар По? — Младенец. Не было такой выдумки, — и не будет.

Во время рассказа — включаем радио. Сводки — «3 дивизии в плен, 1100 орудий…» Необычайная радость охватывает нас. Бабочкин говорит:

— Осень. Как спелые яблоки потрясли, так они и осыпаются. Я думаю, к новому году — конец.

То же самое сказала Тамаре сегодня и уборщица в номере:

— Товарищ Сталин обещал к концу года, ну и сбудется. Он этих Рузвельтов так подтянет, что они в месяц все дела закончат. А работница А. Барто сказала: