Дневники

В прошлом году я могла читать с эстрады свои стихи (да ведь и печать была, Господи!), а нынче, на днях, профессор Сперанский, со всеми разрешениями, вздумал назначить вечер в память Достоевского, публики собралось видимо-невидимо (участвовал Дмитрий, а он привлекает), – а в последнюю минуту явился «культурно-просветительный Совдеп» и всю публику погнал вон. Нельзя. Накануне изгнали Амфитеатрова. Грозили винтовками.

Вот наше телесное и душевное положение.

В прошлом году мы могли думать о каком-то «пределе»! Предела, очевидно, и сейчас нет. Мы еще не едим кожу, например (у меня много перчаток). И, вот, сижу сейчас все-таки за столом и пишу… хотя нет, пишу я уже незаконно, случайно…

В прошлом году мы возмущались убийством Шингарева и Кокошкина, уверяли, что этого нельзя терпеть, а сами большевики полуизвинялись, «осуждали»… Теперь – но нужно ли, можно ли подчеркивать эту параллель? О ней кричит всякая страница моего дневника – последних месяцев.

И, наконец, вот главное открытие, которое я сделала: давным-давно кончилась всякая революция. Когда именно – не знаю. Но давно. Наше «сегодня» – это не только ни в какой мере не революция. Это самое обыкновенное кладбище. Лишь не благообразное, а такое, где мертвецы полузарыты и гниют на виду, хотя и в тишайшем безмолвии. Уж не банка с пауками – могила, могила!

На улицах гробовое молчание. Не стреляют (не в кого), не сдирают шуб (все содраны). Кажется, сами большевики задеревенели. Лошадей в городе нету (съедены), автомобили, все большевицкие, поломаны и редки. Кое-где, по глухому снегу, мимо забитых магазинов с сорванными вывесками трусят ободранные пешеходы.

Но спешно отправлены в Вологду, в «каторжные работы», арестованные интеллигенты (81 чел.), такие «преступники», как Изгоев, журналист из «Речи», например. Очень спешили, не дали привезти им даже теплой одежды. Жену Изгоева при проводах красноармеец хватил прикладом, упала под вагон; вчера служила в столовой журналистов вся обвязанная.

Не это ли «революция»?

Вчера я проснулась с острым стыдом в душе. Не позорно ли, что еще недавно, лежа в таком виде, мы ждали англичан! Приди, мол, господин, возьми меня!

А они и не подумали прийти. То «не приходили» немцы (я, впрочем, знала, что они не придут), потом такими же «неприхожденцами» сделались союзники. Об этих я все-таки думала иногда, что они могут прийти, не ради нас – ради себя. Ведь нельзя же было предполагать, что они так сразу – германской слепотой ослепнут.

Но теперь я говорю: пусть! Пусть, черт с ними, сидят большевики! Пусть история идет, как ей назначено. Ведь вот «есть правда на земле», возмездие Германии – произошло на глазах. Картина выпукло-ясная. Точно в прописях. А теперь – черед следующих, кто зарвется…

Царства Либкнехта еще нет. Нашу «советскую» делегацию в Берлин не пустили.

Мы по-прежнему ничего не знаем. Кладбище.

15 декабря, суббота

Кладбище. Отмечу только лестницу голода. Нет, конечно, той остроты положения (худого), которая не могла бы длиться. Но до сих пор все ж питались кое-как нажульничавшие и власть. Она же упитывала красноармейцев. Теперь у комиссаров для себе еще много, но уже ни для кого другого, кажется, не будет.

Сегодня выдали, вместо хлеба, ½ фунта овса. А у мешочников красноармейцы на вокзале все отняли – просто для себя.

На Садовой – вывеска: «Собачье мясо, 2 р. 50 к. фунт». Перед вывеской длинный хвост. Мышь стоит 2 р.

Никто ни о каких «спасительных англичанах» более не думает. А что они о нас думают? Должно быть, что-нибудь простое; как-нибудь очень просто, как об Индии, например. Что ж, Индия часто вымирает от голода, и ничего.

Многие сходят с ума. А может быть, мы все уже сошли с ума?

И такая тишина в городе, такая тишина – в ушах звенит от тишины!

29 декабря, суббота

Мы еще живы, но уже едва-едва, все больны. Опять рвемся уехать, просто хоть в Финляндию.

Блокада полная. Освобождения не предвидится. Вместо хлеба – ¼ фунта овса. Кусок телятины у мародера – 600 р., окорок – 1000. Разбавленное молоко 10 р. бутылка, раз-два в месяц. Нет лекарств, даже йода. Самая черная мука, с палками, 27 р. фунт. Почти все питаются в «столовках», едят селедки, испорченную конину и пухнут.

Либкнехт (спартаковцы-большевики) еще не воцарился, но сегодня вести, что в Берлине жестокое восстание. Именно потому, что оно «жестокое», т. е. какая-то настоящая «борьба», – больше вероятия, что Либкнехту не удастся так вожделенно воцариться.

Сегодня видела Вырубову. Русская «красна девица», волоокая и пышнотелая (чтобы Гришка ее не щипал – да никогда не поверю!), женщина до последнего волоска, очевидно тупо-упрямо-хитренькая. Типичная русская психопатка у «старца». Охотно рассказывает, как в тюрьме по 6 человек солдат ее приходили насиловать, «как только Бог спас!».

Тем острых мы старались не касаться. Кажется, она не верит царским смертям и думает, что еще все вернется.

5 января 1919, суббота