Дневники

Так арестовали мужа нашей квартирной соседки, древнего-древнего старика. Он не был, да и не мог быть связан с «контрреволюцией», – он просто шел по Гороховой. И домой не пришел. Несчастная старуха неделю сходила с ума, а когда, наконец, узнала, где он сидит и собралась послать ему еду (заключенные кормятся только тем, что им присылают «с воли»), – то оказалось, что старец уже умер. От воспаления легких или от голода.

Так же не вернулся домой другой старик, знакомый 3. Этот зашел случайно в швейцарское посольство, а там засада.

Еще не умер, сидит до сих пор. Любопытно, что он давно на большевицкой же службе в каком-то учреждении, которое его от Гороховой требует, он нужен… но Гороховая не отдает.

Опять неудавшаяся гроза, какое лето странное. Но посвежело.

А в общем ничего не изменяется. Пыталась целый день продавать старые башмаки. Не дают полторы тысячи – малы. Отдала задешево. Есть-то надо.

Еще одного надо записать в синодик. Передался большевикам А.Ф.Кони! Известный всему Петербургу сенатор Кони, писатель и лектор, хромой 75-летний старец. За пролетку и крупу решил «служить пролетариату». Написал об этом «самому» Луначарскому. Тот бросился читать письмо всюду: «Товарищи, А.Ф.Кони – наш! Вот его письмо». Уже объявлены какие-то лекции Кони – красноармейцам.

Самое жалкое – это что он, кажется, не очень и нуждается. Дима не так давно был у него. Зачем же это – на старости лет? Крупы будет больше, будут за ним на лекции пролетку посылать, – но ведь стыдно!

С Москвой, жаль, почти нет сообщения. А то достать бы книжку Брюсова «Почему я стал коммунистом». Он теперь, говорят, важная шишка у большевиков. Общий цензор. (Издавна злоупотребляет наркотиками.)

Валерий Брюсов – один из наших «больших талантов». Поэт «конца века» – их когда-то называли «декадентами». Мы с ним были всю жизнь очень хороши, хотя дружить так, как я дружила с Блоком и А.Белым, с ним было трудно. Не больно ли, что как раз эти двое последних, лучшие, кажется, из поэтов и личные мои, долголетние друзья – чуть не первыми перешли к большевикам? Впрочем, какой большевик – Блок! Он и вертится где-то около, в левых эсерах. Он и А.Белый – это просто «потерянные дети», ничего не понимающие, аполитичные, отныне и довека. Блок и сам как-то соглашался, что он «потерянное дитя», не больше.

Но бывают времена, когда нельзя быть безответственным, когда всякий обязан быть человеком. И я «взорвала мосты» между нами, как это ни больно. Пусть у Блока, да и у Белого – «душа невинна: я не прощу им никогда».

Брюсов другого типа. Он не «потерянное дитя», хотя так же безответствен. Но о разрыве с Брюсовым я и не жалею. Я жалею его самого.

Все-таки самый замечательный русский поэт и писатель – Сологуб – остался «человеком». Не пошел к большевикам. И не пойдет. Не весело ему за это живется.

Молодой поэт Натан В., из кружка Горького, но очень восставший здесь против большевиков, – в Киеве очутился на посту Луначарского. Интеллигенты стали под его покровительство.

Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой лапоть.

Деревянные дома приказано снести на дрова. О, разрушать живо, разрушать мастера! Разломают и растаскают.

Таскают и торцы. Сегодня сама видела, как мальчишка с невинным видом разбирал мостовую. Под торцами доски. Их еще не трогают. Впрочем, нет, выворачивают и доски, ибо кроме «плешин» – вынутых торцов, – кое-где на улицах есть и бездонные черные ямы.

N. был арестован в Павловске на музыке во время облавы. Допрашивал сам Петерс, наш «беспощадный» (латыш). Не верил, что N. студент. Оттого, верно, и выпустил. На студентов особенное гонение. С весны их начали прибирать к рукам. Яростно мобилизуют. Но все-таки кое-кто выкручивается. Университет вообще разрушен, но остатки студентов все-таки нежелательный элемент. Это, хотя и – увы, пассивная, – но все-таки оппозиция. Большевики же не терпят вблизи никакой, даже пассивной, даже глухой и немой. И если только могут, что только могут – уничтожают. Непременно уничтожат студентов – останутся только профессора. Студенты все-таки им, большевикам, кажутся коллективной оппозицией, а профессора разъединены, каждый – отдельная оппозиция, и они их преследуют отдельно.

Сегодня еще прибавили ‘/₈ фунта хлеба на два дня. Какое объедение!

Ночи стали темнее.

Да, и очень темнее. Ведь уже старый июль в половине.

Косит дизентерия. Направо и налево. Нет дома, где нет больных. В нашем доме уже двое умерло. Холера только в развитии.

16 июля

Утром из окна: едет воз гробов. Белые, новые, блестят на солнце. Воз связан веревками.

В гробах – покойники, кому удалось похорониться. Это не всякому удается. Запаха я не слышала, хотя окно было отворено. А на Загородном – пишет «Правда» – сильно пахнут, когда едут.

Няня моя, чтобы получить парусиновые туфли за 117 р. (ей удалось добыть ордер казенный), стояла в очереди сегодня, вчера и третьего дня с 7 часов утра до 5—10 часов подряд.

Ничего не получила.

А И.И. ездил к Горькому, опять из-за брата (ведь у И.И. брата арестовали).