Дневники

Горькому сметливый Зиновий остался верен. Все поднимаясь и поднимаясь по паразитарной лестнице, он вышел в чины. Теперь он правая рука – главный фактор Горького. Вхож к нему во всякое время, достает ему по случаю разные «предметы искусства» – ведь Горький жадно скупает всякие вазы и эмали у презренных «буржуев», умирающих с голоду. (У старика Е., интеллигентного либерала, больного, сам приехал смотреть остатки китайского фарфора. И как торговался!) Квартира Горького имеет вид музея – или лавки старьевщика, пожалуй: ведь горька участь Горького тут, мало он понимает в «предметах искусства», несмотря на всю охоту смертную. Часами сидит, перетирает эмали, любуется приобретенным… и, верно, думает, бедняжка, что это страшно «культурно».

Кроме альбомов и эмалей, Зиновий Гржебин поставляет Горькому и царские сторублевки. И.И. случайно натолкнулся на Гржебина в передней Горького с целым узлом таких сторублевок, завязанных в платок.

Но, присосавшись к Горькому, Гржебин делает попутно и свои главные дела: какие-то громадные, темные обороты с финляндской бумагой, с финляндской валютой и даже с какими-то «масленками»; Бог уж их знает, что это за «масленки». Должно быть – вкусные дела, ибо он живет в нашем доме, в громадной квартире бывшего домовладельца, покупает сразу пуд телятины (50 тысяч), имеет свою пролетку и лошадь (даже не знаю, сколько – тысяч 30 в день?).

К писателям Гржебин теперь относится по-меценатски. То есть держит себя меценатом. У него есть как бы свое (полулегальное, под крылом Горького) издательство. Он скупает всех писателей с именами, – скупает «впрок», – ведь теперь нельзя издавать. На случай переворота – вся русская литература в его руках, по договорам, на многие лета, – и как выгодно приобретенная! Буквально, буквально за несколько кусков хлеба.

Ни один издатель при мне и со мной так бесстыдно не торговался, как Гржебин. А уж, кажется, перевидали мы издателей на своему веку.

Стыдно сказать, за сколько он покупал меня и Мережковского. Стыдно не нам, конечно. Люди с петлей на шее уже таких вещей не стыдятся.

Однако что я – столько о Гржебине! Это сегодня день такой, все разные комиссионеры. Мебельщик (еврей тоже) развязно предлагал Дмитрию Сергеевичу продать ему «всю его личную библиотеку и рукописи». У Злобиных он уже купил гостиную – за 12 рублей (тысяч). Армянка-бриллиантщица поздно вечером принесла мне 6 тысяч за мою брошку (большой бриллиант). Шестьсот взяла себе. Показывала – в сумочке у нее великолепное бриллиантовое колье чье-то – 400 тысяч. Получит за комиссию 40 тысяч сразу.

Это все крупные аферисты, гады, которыми кишит наша гнилая «социалистическая» заводь. Мелочь же порой даже симпатична, вроде чухонки, бывшей кухарки расстрелянного министра Щегловитова. Эти все-таки очень рискуют, когда тащат вещи на рынок. На рынках облавы, разгоны, стрельба, избиения.

Сегодня избивали на Мальцевском. Убили 12-летнюю девочку. (Сами даже, говорят, смутились.)

Чем объяснить эти облавы? Разве любовью к искусству, главным образом. Через час после избиений те же люди на тех же местах снова торгуют тем же. Да и как иначе. Кто бы остался в живых, если б не торговали они – вопреки избиениям?

Надо понять, что мы не знаем даже того, что делается буквально в ста шагах от нас (в Таврическом дворце, например). Тогда будет понятно, что мы не можем составить себе представления о совершающемся в нескольких верстах, не говоря уже о юге или Европе.

Вот характерная иллюстрация.

На недавней конференции «матросов и красноармейцев» наш петербургский диктатор, Зиновьев (Радомысльский), пережил весьма неприятную, весьма щекотливую минуту. Казалось бы, собрание надежное, профильтрованное (других не собирают). В «Правде» для осведомления верноподданных, в отчете об этой конференции, было напечатано (цитирую дословно), что «т. Зиновьев объявил о прибытии великого писателя Горького, великого противника войны, теперь великого поборника советской власти». И Горький сказал речь… «Воюйте, а то придет Колчак и оторвет вам голову. Евреев же мало в армии, потому что их вообще мало». После этого «был покрыт длительными овациями».

Мы, конечно, не поняли, почему это ни с того ни с сего у него выскочили «евреи в армии». Но мы привыкли к отсутствию всякой логики и всякого смысла в официальной нашей прессе.