Дневники

Оказывается, на деле было вот что. Нам посчастливилось узнать правду, помимо «Правды», от очевидцев, присутствовавших на собрании (имен, конечно, не назову). Надежное собрание возмутилось. «Коммунисты» вдруг точно взбесились: полезли на Зиновьева с криками: «Долой войну! Долой коммунистов!» И даже – не страшно ли? – «Долой жидов!» Кое-где стали сжиматься кулаки. Зиновьев, окруженный, струсил. Хотел удрать задним ходом – и не мог. Предусмотрительная личная секретарша Зиновьева, – Костина, – бросилась отыскивать Горького, вспомнив, что он прежде всего «поборник евреев». Ездила на зиновьевском автомобиле по всему городу, даже в наш дом заглядывала, – а вдруг Горький, случаем, у И.И.? Где-то отыскала наконец, привезла – спасать Зиновьева, спасать большевиков.

Горький говорит мало, глухо, отрывисто – будто лает. Горький действительно, по словам присутствовавших, пролаял что-то о евреях, о том, что если евреев-солдат меньше, то ведь евреев в России вообще численно меньше, чем русских. Насчет Колчака, «отрыва головы» и совета воевать – очевидцы не говорили, может быть, не дослышали.

Красноречие Горького вряд ли могло иметь решающее влияние, но «верная и преданная» часть сборища постаралась использовать выход «великого писателя, поборника» и т. д. как диверсию отвлекающую. После нее «конференцию» быстро закончили и закрыли.

Вскоре после напечатанного отчета И.И. был у Горького (все из-за брата). В упор спросил его, правда ли, что Горький большевиков спасал? Правда ли, что требовал продолжения войны? Неужели, как выразился И.И., – «Горький и этим теперь опаскужен,?».

На это Горький пролаял мрачно, что ни слова не говорил о войне, а только о евреях. Будто бы в Москву даже ездил, чтобы «протестовать» против напечатанного о нем, да вот «ничего сделать не может».

Какой, подумаешь, несчастный, обиженный.

Говорит еще, что в Москве – «вор на воре, негодяй на негодяе…». (А здесь? Кого он спасал?)

Если б можно было еще кем-нибудь возмущаться, то Горьким первым. Но возмущение и ненависть – перегорели. Да люди и стали выше ненависти. Сожалительное презрение, иногда брезгливость. Больше ничего.

Оплакав Венгрию, большевики заскучали. Троцкий-Бронштейн, главнокомандующий армией «всея России», требует, однако, чтобы к зиме эта армия уничтожила всех «белых», которые еще занимают часть России. «Тогда мы поговорим с Европой».

Работы много – ведь уж август, даже по старому стилю.

Косит дизентерия.

Т. лежит третью неделю. Страшная, желтая, худая. Лекарств нет.

Соли нет.

Почти насильно записывают в партию коммунистов. Открыто устрашают: «…а если кто…» Дураки боятся.

Петерса убрали в Киев. Положение Киева острое. Кажется, его теснят всякие «банды», от них стонут сами большевики. Впрочем, что мы знаем?

Арестованная (по доносу домового комитета, из-за созвучий фамилий) и через 3 недели выпущенная Ел. (близкий нам человек) рассказывает, между прочим:

Расстреливают офицеров, сидящих с женами вместе, человек 10–11 в день. Выводят на двор, комендант, с папироской в зубах, считает, – уводят.

При Ел. этот комендант (коменданты все из последних низов), проходя мимо тут же стоящих, помертвевших жен, шутил: «Вот, вы теперь молодая вдовушка. Да не жалейте, ваш муж мерзавец был. В Красной армии служить не хотел».

Недавно расстреляли профессора Б.Никольского. Имущество его и великолепную библиотеку конфисковали. Жена его сошла с ума. Остались дочь 18 лет и сын 17-ти. На днях сына потребовали во «Всевобуч» (всеобщее военное обучение). Он явился. Там ему сразу комиссар с хохотком объявил (шутники эти комиссары!): «А вы знаете, где тело вашего папашки? Мы его зверькам скормили».

Зверей Зоологического сада, еще не подохших, кормят свежими трупами расстрелянных, благо Петропавловская крепость близко, – это всем известно. Но родственникам, кажется, не объявляли раньше.

Объявление так подействовало на мальчика, что он четвертый день лежит в бреду. (Имя комиссара я знаю.)

Вчера доктор X. утешал И.И., что у них теперь хорошо устроилось, несмотря на недостаток мяса: сердце и печень человеческих трупов пропускают через мясорубку – и выделывают пептоны, питательную среду, бульон… для культуры бацилл, например.

Доктор этот крайне изумился, когда И.И. внезапно завопил, что не переносит такого «глума» над человеческим телом, и убежал, схватив фуражку.

Надо помнить, что сейчас в СПб., при абсолютном отсутствии одних вещей и скудости других, есть нечто в изобилии: трупы. Оставим расстрелянных. Но и смертность в городе, по скромной большевицкой статистике (петитом), – 65 %, при 12 % рождений. Т. е. умирает половина населения. (Не забудем, что это болъшевицкая, официальная статистика.)

И.И. заболел. И сестра его – дизентерией. «Перспектив» – для нас – никаких, кроме зимы без света и огня. Киев как будто еще раз взяли, кто – неизвестно. Не то Деникин, не то поляки, не то «банды». Может быть, и все они вместе.

Ни страха, ни надежды. Одна тяжелая, свинцовая скука.