Дневники

Сколько месяцев прошло? Крамольник – министр, царь под арестом, под охраной этого же крамольника. Я читала самые волшебные страницы самой интересной книги – Истории; и для меня, современницы, эти страницы иллюстрированы. Шармер, бедный, как смотрят теперь твои голубые глаза? Верно, с тем же спокойствием Небытия.

Но я совсем отошла в сторону – в незабываемое впечатление аккорда двух лиц – Керенского и Николая II. Аккорда такого диссонирующего – и пленительного, и странного.

Возвращаюсь. Итак, сегодня – это все тот же Керенский. Тот же… и чем-то неуловимо уже другой. Он в черной тужурке (министр-товарищ), как никогда не ходил раньше. Раньше он даже был «элегантен», без всякого внешнего «демократизма». Он спешит, как всегда, сердится, как всегда… Честное слово, я не могу поймать в словах его перемену, и, однако, она уже есть. Она чувствуется.

Бранясь «налево», Керенский о группе Горького сказал (чуть-чуть «свысока»), что очень рад, если будет «грамотная» большевистская газета, она будет полемизировать с «Правдой», бороться с ней в известном смысле. А Горький с Сухановым будто бы теперь эту борьбу и ставят себе задачей. «Вообще ведут себя теперь хорошо».

Мы не возражали, спросили о «дозорщиках». Керенский резко сказал:

– Им предлагали войти в кабинет, они отказались. А теперь не терпится. Постепенно они перейдут к работе и просто станут правительственными комиссарами.

Относительно смен старого персонала уверяет, что у синодального Львова есть «пафос шуганья» (не похоже), наиболее трусливые – Милюков и Шульгин (похоже).

Бранил Соколова.

Дима спросил: «А вы знаете, что Приказ № 1 даже его рукой и написан?»

Керенский закипел.

– Это уже не большевизм, а глупизм. Я бы на месте Соколова молчал. Если об этом узнают, ему не поздоровится.

Бегал по комнате, вдруг заторопился:

– Ну, мне пора… Ведь я у вас «инкогнито»…

Непоседливый, как и без «инкогнито», – исчез. Да, прежний Керенский, и – на какую-то линийку – не прежний.

Быть может, он на одну линийку более уверен в себе и во всем происходящем, нежели нужно?

Не знаю. Определить не могу.

На улице сегодня оттепель, раскисло, расчернело, темно. С музыкой и красными флагами идут мимо нас войска, войска…

А хорошо, что революция была вся в зимнем солнце, в «белоперистости вешних пург».

Такой белоперистый день – 1 марта, среда, высшая точка революционного пафоса.

И не весь день, а только до начала вечера.

Есть всегда такой вечный миг – он где-то перед самым «достижением» или тотчас после него – где-то около.

15 марта, среда

Нынче с утра «земпоп» Аггеев. Бодр и всячески действен. Теперь уж нечего ему бояться двух заветных букв: е. н. (епархиальное начальство). От нас прямо помчал к Львову. А к нам явился из Думы.

Говорил, что Львов делает глупости, а петербургское духовенство и того хуже. Вздумало выбирать митрополита.

Аггеев вкусно живет и вкусно хлопочет.

Вечером был Руманов, новые еще какие-то планы Сытина, и ничему я ровно не верю.

Этот тип – Сытин – очень художественный, но не моего романа. И главное, ничему я от Сытина не верю. Русский «делец»: душа да душа, а слова – никакого.

16 марта, четверг

Каждый день мимо нас полки с музыкой. Третьего дня Павловский, вчера стрелки, сегодня – что-то много. Надписи на флагах (кроме, конечно, «республики»), – «Война до победы», «Товарищи, делайте снаряды», «Берегите завоеванную свободу».

Все это близко от настоящего, верного пути. И близко от него «декларация» Сов. раб. и с. депутатов о войне – «К народам всего мира». Очень хорошо, что Сов. р. деп. по поводу войны, наконец, высказался. Очень нехорошо, что молчит Временное правительство. Ему надо бы тут перескакать Совет, а оно молчит, и дни идут, и даже неизвестно, что и когда оно скажет. Непростительная ошибка. Теперь, если и надумают что-нибудь, все будет с запозданием, в хвосте.

«К народам всего мира» – неплохо, несмотря на некоторые места, которые можно истолковать как «подозрительные», и на корявый, чисто эсдечный, не русский язык кое-где. Но сущность мне близка, сущность, в конце концов, приближается к знаменитому заявлению Вильсона. Эти «без аннексий и контрибуций» и есть ведь его «мир без победы». Общий тон отнюдь не «долой войну» немедленно, а напротив, «защищать свободу своей земли до последней капли крови». Лозунг «долой Вильгельма» очень… как бы сказать, «симпатичен» и понятен, только грешит наивностью.

Да, теперь все другим пахнет. Надо, чтобы война стала совсем другой.

17 марта, пятница

Синодский обер-прокурор Львов настоятельно зовет к себе в «товарищи» Карташёва. (Это не без выдумки и хлопот Аггеева, очевидно.)

Карташёв, конечно, пришел к нам. Много об этом говорили. Я думаю, что он пойдет. Но я думаю тоже, что ему не следует идти. Благодаря нашим глухим несогласиям со времени войны я своего мнения отрицательного к его данному шагу почти не высказывала, т. е., высказав, намеренно на нем не настаивала. Пусть делает как хочет. Однако я убеждена, что это со всех сторон шаг ложный.