Дневники

Карташёв, бывший церковник, за последние десять лет перелив, так сказать, свою религиозность и церковность, внутренне, за края церкви «православной», отошел от последней и жизненно. Из профессоров Духовной академии сделался профессором светским.

Порывание жизненной этой связи было у него соединено с отрывом внутренним, оба отрыва являлись действием согласным и оба стоили ему недешево. Надо при этом знать, что Карташёв – человек типа «пророческого», в широком, именно религиозном смысле, и в очень современном духе. В нем громадная, своеобразная сила. Но рядом, как-то сбоку, у него выросло увлечение вопросами чисто общественными, государственностью, политикой, в которой он, в сущности, дитя. Трудно объяснить всю внутреннюю сложность этого характера, но свое «двоение» он часто и сам признает.

Теперь, вступая в контакт с «государственной» стороной церкви, в контакт жизненный с учреждением, с которым этот контакт порвал, когда порвал внутренний, – он делает это во имя чего? Что изменилось? Когда?

Наблюдая, слушая, вижу: он смотрит, сам, на это странно; вот этой своей приставной стороной: смотрит «узко политически» «послужить государству» – и точка.

Но ведь он, и перелившись за православные края, относится к церкви религиозно? Ведь она для него не «министерство юстиции»? И он зряч к церкви; он знает, что сейчас внутренней пользы церкви, в смысле ее движения, принести нельзя. Значит, урегулировать просто ее отношения с новым государством? Но на это именно Карташёв не нужен. Нужен: или искренний, простой церковник, честный, вроде Е.Трубецкого, или, напротив, такой же прямой – дельный и простой – политик, не Львов, Львов – дурак.

И то, если б стать обер-прокурором… «Товарищем» же Львову, человек такой самобытной и громадной ценности, притом столь мучительной и яркой сложности, как Карташёв, – это со всех сторон затмение, самоизничтожение. Даже грубо смотря – жалко: он худ, остр, тонок, истеричен, проникновенно-умен, порывист – и сдержан, вибрирует, как струна, слаб здоровьем; нервно-работоспособен; при неистовой его добросовестности погрязнет дотла в государственно-синодально-поповских делах и делишках.

И во всяком случае будет потерян для своего, для глубины, для своей сущности.

(Прибавлю, что «политика» его – кадетирующая, военная, национальная.)

Львов уже возил его в Синод, знакомя с делами. Карташёв встретил там жену Тернавцева: «красивый брюнет» арестован.

Опять полки с музыкой и со знаменами «ярче роз».

Сегодня был напечатан мой крамольный «Петербург», написанный 14 декабря 14 года.

«И в белоперистости вешних пург
Восстанет он…»

Странно. Так и восстал.

18 марта, суббота

Не дают работать, целый день колесо А., М., Ч., потом опять Карташёв, Т., Аггеев…

И все – неприятно.

Карташёв, конечно, пошел в «товарищи» Львова; как его вкусно, сдобно, мягко и безапелляционно насаживал на это Аггеев!

Ничего не могу сказать об этом, кроме того, что уже сказала.

В лучшем случае у Карташёва пропадет время, в худшем – он сам для настоящего религиозного делания.

М. мне очень жаль. Столько в нем хорошего, верного, настоящего – и бессильного. Не совсем понимаю его сегодняшнее настроение, унылое, с «охлократическим» страхом. М. точно болен душой, – как болен телом.

Газеты почти все – панические. И так чрезмерно говорят за войну (без нового голоса, главное), что вредно действуют.

Долбят «демократию», как глупые дятлы. Та пока что обещает (кроме «Правды», да и «Правда» завертелась), – а они долбят.

Особенно неистов Мзура[36] из «Вечернего времени». Как бы об этом Мзуре чего в охранке не оказалось… Я все время жду.

Нет, верные вещи надо уметь верно сказать, притом чисто и «власть имеюще».

А правительство (Керенский) – молчит.

19 марта, воскресенье

Весенний день, не оттепель – а дружное таяние снегов. Часа два сидели на открытом окне и смотрели на тысячные процессии.

Сначала шли «женщины». Несметное количество; шествие невиданное (никогда в истории, думаю). Три, очень красиво, ехали на конях. Вера Фигнер – в открытом автомобиле. Женская и цепь вокруг. На углу образовался затор, ибо шли по Потемкинской войска. Женщины кричали войскам «ура».

Буду очень рада, если «женский» вопрос разрешится просто и радикально, как «еврейский» (и тем падет). Ибо он весьма противен. Женщины, специализировавшиеся на этом вопросе, плохо доказывают свое «человечество». Перовская, та же Вера Фигнер (да и мало ли) занимались не «женскими», а общечеловеческими вопросами, наравне с людьми, и просто были наравне с людьми. Точно можно, у кого-то попросив, – получить «равенство»!