Дневники

Львов, только что выпущенный, много раз допрашиваемый, нисколько не оказавшийся «помешанным» (еще бы, он просто глупый), говорит и печатает потрясающие вещи. Которых никто не слышит, ибо дело сделано, «корниловщина» припечатана плотно, и в интересах не только «победителей», но и Керенского с его окружением, – эту печать удержать, к сделанному (удачно) не возвращаться, не ворошить. И всякое внимание к этому темному пятну усиленно отвлекается, оттягивается. Козырь, попавший к ним, большевики (да и Черновцы, и далее) из рук не выпустят, не дураки! А кто желал бы тут света, те бессильны; вертятся щепками в общем потоке. Но здесь я запишу протокольно то, что уже высветилось.

Львов ездил в Ставку по поручению Керенского. Керенский дал ему категорическое поручение представить от Ставки и от общественных организаций их мнения о реконструкции власти в смысле ее усиления. (Это собственные слова Львова, а далее цитирую уже прямо по его показаниям.)

«Никакого ультиматума я ни от кого не привозил и не мог привезти, потому что ни от кого таких полномочий не получал. С Корниловым у нас была простая беседа, во время которой обсуждались различные пожелания.

Эти пожелания я, приехав, и высказал Керенскому. Повторяю, никакого ультимативного требования я не предъявлял и не мог предъявить, Корнилов его не предъявлял, и я от его имени не высказывался, и я не понимаю, кому такое толкование моих слов и для чего понадобилось?»

«Говорил я с Керенским в течение часа; внезапно Керенский потребовал, чтобы я набросал свои слова на бумаге. Выхватывая отдельные мысли, я набросал их, и мне Керенский не дал даже прочесть, вырвал бумагу и положил в карман. Толкование, приданное написанным словам "Корнилов предлагает", – я считаю подвохом».

«Говорить по прямому проводу с Корниловым от моего имени я Керенского не уполномачивал, но когда Керенский прочел мне ленту в своем кабинете, я уже не мог высказаться даже по этому поводу, т. е. Керенский тут же арестовал меня… Он поставил меня в унизительное положение: в Зимнем дворце устроены камеры с часовыми, первую ночь я провел в постели с двумя часовыми в головах. В соседней комнате (бывшей Александра III) Керенский пел рулады из опер…»

Что, еще не бред? Под рулады безумца, мешающие спать честному дураку-арестанту, – провалилась Россия в помойную яму всеобщей лжи.

В рассказе у меня тогда была одна неточность. Не меняющая дела ничуть, но для добросовестности исправляю ту мелочь. Когда Керенский выбежал к приезжающим министрам с бумажкой Львова («не дал прочесть»… «попробовал набросать»… «выхватывая отдельные мысли. Я набросал»…), – в это время Львов еще не был арестован, он уехал из дворца; Львов приехал тотчас после разговора по прямому проводу, и тогда, без объяснений, Керенский и арестовал его.

Как можно видеть, – выстветления темных пятен отнюдь не изменяют первую картину. Только подчеркивают ее гомерическую и преступную нелепицу. Действительно, чертова провокация!

21 октября, суббота

Завтра, 22-го, в воскресенье, назначено грандиозное моленье казачьих частей с крестным ходом. Завтра же «день Советов» (не «выступление», ибо выступление назначено на 25-е, однако, «экивочно» обещается и раньше, если будет нужно). Казачий ход, конечно, демонстрация. Ни одна сторона не хочет «начинать». И положение все напряженнее – до невыносимости.

Керенский забеспокоился. Сначала этот ход разрешил. Потом, сегодня, стал метаться, нельзя ли запретить, но так, чтобы не от него шло запрещение. Погнал Карташёва к митрополиту. Тот покорно поехал, ничего не выгорело.

А тут еще сегодня Бурцев хватил крупным шрифтом в «Общем деле»: граждане, все на ноги! Измена! Только что, мол, узнал, что военный министр Верховский предложил, в заседании комиссии, заключить сепаратный мир. Терещенко будто бы обозвал все правительство «сумасшедшим домом». «Алексеев плакал…»

Карташёв вьется: «Это бурцевская чепуха, он раздувает мелкий инцидент…» Но Карташёв вьется и мажет по своему двойному положению правительственного и кадетского агента. Верховский (о нем все мнения сходятся), полуистеричный вьюн, дрянь самая зловредная.

Я не знаю когда, завтра или не завтра, начнется прорезыванье нарыва. Не знаю, чем оно кончится, я не смею желать, чтобы оно началось скорее… И все-таки желаю. Так жить нельзя.

И ведь когда-нибудь да будет же революционная борьба и победа… даже после контрреволюционной победы большевиков, если и эта чаша горечи нас не минует, если и это испытание надо пройти. А думаю – надо…

Вчера у нас было «газетное» собрание, Борис очень настаивал, чтобы следующее назначить поскорее, во вторник. Я согласилась, хотя какое тут собрание, что еще во вторник будет!.. Вот книга! Чуть сядешь за нее – какой-нибудь дикий телефон!

Сейчас больше 2-х ночи. Подхожу к аппарату. Чепуха, масса голосов, в конце концов мы оказываемся втроем.

Я. Alio! Кто звонит?

Голос. Вам что угодно?

Я. Мне ничего не угодно, ко мне звонят, и я спрашиваю: кто?