Дневники

Это конец. О начале – Николае II – никто не спорит. О продолжателях-поддерживателях, кадетах, правом блоке и т. д. – я довольно здесь писала. Я их не виню. Они были слепы и действовали, как слепые. Они не взяли в руки неизбежное, думали, отвертываясь, что оно – неизбежно. Все видели, что камень упадет, все, кроме них. Когда камень упал, и тут они почти ничего не увидели, не поняли, не приняли. Его свято принял на свои слабые плечи Керенский. И нес, держал (один!), пока не сошел с ума от непосильной ноши и камень – не без его содействия – не рухнул всею своею миллионнопудовой тяжестью – на Россию.

3 ноября, пятница

Весь день тревога о заключенных. Сигнал к ней дал X., вернувшийся из Петропавловки. Там плохо, сам «комендант» боится матросов как способных на все при малейшей тревоге. Надо ухитриться перевести пленников. Куда угодно – только из этой матросско- большевистской цитадели. Обращаться к Бронштейну – единственный вполне бесполезный путь. Помимо противности вступать с ним в сношения – это так же бесцельно, как начать разговор с обезьяной. Была у нас мать Терещенко. Мы лишь одно могли придумать – скользкий путь обращения к послам. Она видела Фрэнсиса, увидит завтра Бьюкенена. Но их тоже положение – обращаться к «правительству», которого они не признают? Надо хранить международные традиции; но все же надо понимать, что это…, для которой нет ни признания, ни непризнания.

Посольства охраняются польскими легионерами.

О Москве сведения потрясающие. (Сейчас – опять, что утихает, но уж и не верится.) Город в полном мраке, телефон оборван. Внезапно Луначарский, сей «покровитель культуры», зарвал на себе волосы и, задыхаясь, закричал (в газетах), что если только все так, то он «уйдет, уйдет из большевицкого правительства»! Сидит.

Соглашатели хлебнули помоев впустую: большевики недаром смеялись – они-то ровно ни на что не согласны. Теперь – когда они упоены московскими и керенскими «победами»? Соглашателям вынесли такие «условия», что оставалось лишь утереться и пошлепать восвояси. Даже подленинцы из «Новой жизни» ошарашились, даже эсеры Черновцы дрогнули. Однако эти еще надеются, что большевики пойдут на уступочки (легкомыслие), уверяют, что среди большевиков – раскол… А кажется, у них свой начинается раскол и некоторые эсеры («левые») готовы. Без соглашений, прямо броситься к большевикам: возьмите нас, мы уже сами большевики.

В Царском убили священника за молебен о прекращении бойни (на глазах его детей). Здесь тишина, церковь все недавние молитвы за Временное правительство тотчас же покорно выпустила. Банки закрыты.

Где Керенский – неизвестно; в этой истории с большевицкими «победами» и его «побегом» есть какие-то факты, которых я просто не знаю. Борис там с ним был, это очевидно. Одну ночь он ночевал в Царском, наверно (косвенные сведения). Но был и в Гатчине. Ну, даст весть.

4 ноября, суббота

Все то же. Писать противно. Газеты – ложь сплошная.

Впрочем: расстрелянная Москва покорилась большевикам.

Столицы взяты вражескими – и варварскими – войсками. Бежать некуда. Родины нет.

5 ноября, воскресенье

Приехал Горький из Москвы. Начал с того, что объявил: «Ничего особенного в Москве не происходило» (?!). X. видел его мельком, когда он ехал в свою «Новую жизнь». Будто бы «растерян», однако «Новую жизнь» поддерживает; помогать заключенным (у него масса личных друзей среди большевистского «правительства») и не думает.

В стане захватчиков есть брожения, но что это, когда два столпа непримиримых и непобедимых на своих местах: Ленин и Троцкий. Их дохождение до последних пределов и незыблемость объясняется: у Ленина – попроще, у Троцкого – посложнее.

Любопытны подробности недавних встреч фронтовых войск с большевиками (где всегда есть агитаторы). Войска начинают с озлобления, со стычек, с расстрела… а большевики, не сражаясь, постепенно их разлагают, заманивают и, главное, как зверей, прикармливают. Навезли туда мяса, хлеба, колбас – и расточают, не считая. Для этого они специально здесь ограбили все интендантство, провиант, заготовленный для фронта. Конечно, и вином это мясо поливается. Видя такой рай большевицкий, такое «угощение», эти изголодавшиеся дети-звери тотчас становятся «колбасными» большевиками. Это очень страшно, ибо уж очень явственен – дьявол.

Керенский, действительно, убежал – во время начавшихся «переговоров» между «его» войсками и большевицкими. Всех подробностей еще не знаю, но общая схема, кажется, верна: эти «переговоры» – результат его непрерывных колебаний (в такие минуты!), его зигзагов. Он медлил, отдавал противоречивые приказы Ставке, то выслать войска, то не надо, вызванные возвращал с дороги, торговался и тут (наверно, с Борисом и с казаками: их было мало, они должны были требовать подкрепления). Устраивал «перемирия» для выслушивания приезжающих «соглашателей»… Словом, та же преступная канитель – наверно.