Дневники

Манухин – человек удивительный. Всякий день ездит в крепость. Весь надрывается, чтобы помочь заключенным. День и ночь то с «женами», то у нас, то еще где-нибудь. Сегодня с этой еврейкой Галиной, женой Суханова-Гиммера, полтора часа возился.

– Понимаете, я ей втолковывал всячески. Она сначала бог знает что плела, а потом будто одумалась. Ведь я как ее ругал!

– А она кто же?

– Да большевичка! Сначала за русским была замужем, потом к Суханову перешла, стала интернационалисткой, а потом демонскими глазами Троцкого пленилась, влюбилась и партийной большевичкой заделалась. Хорошо, что роль ее там не видная. Теперь уж, говорит, не влюблена. Однако поеду, говорит, завтра к Троцкому, скажу о министрах. Обещала. Флюс у нее, да я потребовал, пусть с флюсом едет… Небось, все его гвоздикой украшала – ездила…

Что это, уж не тот ли свет? Большевичка с флюсом и с цветами к Бронштейну, который ломает Государственный Банк, комендант Петропавловской крепости, сообщающий Манухину, с неизвестными целями, что «из Трубецкого бастиона есть потайной ход, только забит», расстрелянная тяжелыми орудиями русских, под командой опытных «военнопленных», Москва, уголовный парень в политической камере (весьма приятно там себя чувствует), сотни юнкеров убитых (50 евреев одних), фронтовые войска, пожирающие колбасы красногвардейцев… Эти «массы», гудящее, голодное зверье… Что это? Что это?

8 ноября, среда

Мое рожденье. Выпал глубокий снег. Поехали на санях. Ничего нового. Тот же кошмар длится.

10 ноября, пятница

Длится. Сместил Ленин верховного главнокомандующего Духонина. Назначил прапорщика Крыленко (товарища Абрама). Неизвестно, сместился ли Духонин.

Объявлено самовольное «перемирие». Германия и в ус не дует, однако.

Далее: захватили в Москве всю золотую валюту.

Что еще? «Народных социалистов» запретили за агитацию любых списков, кроме ихнего, бьют и убивают. Хорошенькое Учредительное собрание! Да еще открыто обещают «разогнать» его, если, мол, оно не будет «нашим».

11 ноября, суббота

Барометр (настоящий) стоит на «буре». Я сегодня очень огорчилась… но мне советуют этого не записывать. Рабство вернулось к нам – только в страшном, извращенном виде и в маске террора. Не оставить ли белую страницу в книге? Но ведь я забуду. Ведь я не знаю, скоро ли вернется свобода… хотя бы для домашнего употребления. Ну что ж. Проглотим этот позор! Оставим белую страницу.

18 ноября, суббота

Со мной что-то сделалось. Не могу писать. «Россию продали оптом». После разных «перемирий» через главнокомандующего прапорщика, после унизительных выборов в Учредительное собрание, – под пулями и штыками Хамодержавия происходили эти выборы! – после всех «декретов» вполне сумасшедших, и сверхбезумного о разгоне Городской Думы «как оплота контрреволюции», – что еще описывать? Это такая правда, которую стыдно произносить, как ложь.

Когда разгонят Учредительное собрание (разгонят!) – я, кажется, замолчу навек. От стыда. Трудно привыкнуть, трудно терпеть этот стыд.

Все оставшиеся министры (социалисты), выпустив свою прокламацию, скрылись. А те сидят.

Похабный мир у ворот.

Сегодня в крепости Манухин, при комиссаре-большевике Подвойском, разговаривал с матросами и солдатами. Матрос прямо заявил:

– А мы уж царя хотим.

– Матрос! – воскликнул бедный Ив. Ив. – Да вы за какой список голосовали?

– За четвертый (большевицкий).

– Так как же?..

– А так. Надоело уж все это…

Солдат невинно подтвердил:

– Конечно, мы царя хотим.

И когда начальствующий большевик крупно стал ругаться – солдат вдруг удивился, с прежней невинностью:

– А я думал, вы это одобрите…

Не угодно ли?

С каждым днем большевицкое «правительство», состоявшее из просто уголовной рвани (исключая главарей-мерзавцев и оглашенных) все больше втягивает в себя и рвань охранническую. Погромщик Орлов-киевский – уж комиссар.

Газеты сегодня опять все закрыли.

В Интимном театре, на благотворительном концерте, исполнялся романс Рахманинова на (старые) слова Мережковского «Христос Воскрес». Матросу из публики не понравился смысл слов (Христос зарыдал бы, увидев землю в крови и ненависти наших дней). Ну, матрос и пальнул в певца, в упор. Задел волосы, чуть не убил.

Вот как у нас.

Лестница Смольного вся залита красным вином и так заледенела. А ведь это Резиденц-Палас[43]!

26 ноября, воскресенье

Газета «День» превратилась в «Ночь» – после первого закрытия; в «Темную ночь» – после второго; вышла «Полночь» – после третьего. После четвертого – «В глухую ночь», а потом совсем захлопнули. Сегодня вышла Однодневная газета – писателей[44], а днем был митинг. Протест против удушения печати. Говорили многие: Дейч, Пешехонов, Мережковский, Сологуб… Горький не приехал, сославшись на болезнь. А на подъезде мы его встретили идущим к Манухину (тот жил с нами в одном доме) – угрюмого, враждебного, черного, но здорового. Не преминули попрекнуть. Но, я думаю, он боится. Боится как-то внутренне и внешне…