Дневники апокалипсиса (СИ)

Более менее они справлялись, но ни одна нянька и сиделка даже за большие деньги не хотели больше находится в их доме – мать устраивала чудовищные сцены с размазыванием фекалий по стенам, и это было самое мягкое из ее безумств. Воображаемые друзья старшей дочери становились все более реальными и все более опасными, и однажды отец, который пришел домой раньше положенного времени, т. к очередная няня просто сбежала средь бела дня, нашел Эмили в ванной, наполненной горячей водой, от которой поднимался густой пар. Она держала в руках полугодовалую Оливию с явным намерением бросить ее в эту самую ванну. Отец без лишних криков и суеты отобрал у нее ребенка и поинтересовался, что происходит. Эмили искренне ответила, что плач Оливии мешает ее друзьям и если она не решит проблему, то они сами разберутся с ребенком. Все те чувства, что испытал отец в тот момент сложно передать, и Эмили снова отправилась в клинику. Отцу пришлось уйти с места непосредственного руководителя бизнеса и передать дела своему другу. Отец полностью взвалил на себя все проблемы их семьи, уход за женой и Эмили, воспитание Оливии. Но, как это бывает, друг оказался другом лишь на словах, и вот, разоренные до последней нитки они переехали жить в рабочий район Лондона. Грязный, опасный и невыносимо бедный. Там-то и родился Рон, в тайне от врачей, соц.опеки и государства. Самое первое и яркое воспоминание Рона из детства, как они с Оливией сидят, прижавшись друг к другу в крошечной каморке для швабр, а мать кричит страшным голос и странно катается по полу. Он видел в щелку отца, который набирал шприц и пытался утихомирить мать, чтоб сделать ей укол. Помнил как страшно ему было от ее криков, и как Оливия гладила его по голове. Оливии было 13, когла она впервые услышала голоса. Врачи предупреждали, что болезнь может появиться в процессе полового созревания, но месячные у нее были уже целый год, но никаких проявления шизофрении не было. Увы, и Оливию болезнь не пощадила. Однажды ночью, когда голоса, наконец, стихли, она подошла к кровати, на которой спали отец и маленький Рон. Она погладила брата по длинным белокурым волосам, потрогала свежую рану на губе и уже заживающую – на переносице – Рона постоянно били уличные пацаны. За его сумасшедшую мать, за их нищенское существование, и самое главное, за его слишком симпатичную, девчачью внешность. Он был копией своей матери и сестер: пшеничные волосы, которые никто не стриг, доросли до лопаток, длинные и пушистые ресницы, голубые глаза и пухлые как у куклы губы – Рона нередко считали третьей сестрой в этой ненормальной семейке. Оливия поправила одеяло, которое сползло со спины отца – в доме не было отопления и было холодно, даже не смотря на то, что спали они одетыми. Поцеловала отца в истощенную худую щеку, и зашла на их крошечную кухню. Мать и сестру снова положили в клинику, они с отцом навещали их несколько дней назад, но мама ее не узнала, а сестра прошла мимо, даже не заметив. Налила себе кипятка в кружку, газ еще не отключили, а вот чай закончился еше утром, всыпала в воду ложку сахара и зажмурившись отпила.

Рон проснулся от дикого крика, вскочил на пол и тут же отдернул ногу – пол был ледяной, и даже рваный, хотя и толстый носок не смог скрыть этот холод. Вслед за криком последовал глухой удар, словно звук падающего тела и Рон понесся в кухню. На полу, с перекошенным от внезапного инсульта лицом, лежал отец, сжимая в объятьях мертвое тело Оливии. Отец что-то мычал, а Рон в оцепенении смотрел на черные пятна уже засохшей крови на руках и одежде Оливии.

Он не знал, как в квартире оказались врачи из скорой, кто вызвал жуткую тётку из соц.опеки. Ему казалось, что он так и простоит как каменный столб в дверях кухни и ничто и никогда его не сдвинет с места.

Оливия не захотела разделять судьбу мамы и сестры и перерезала себе вены. Она умерла быстро, опустив руки в таз с теплой водой, чтоб не чувствовать боли, чтоб кровь не свернулась и чтоб не испачкать пол кухни. Она не хотела напрягать папу уборкой, у него и так полно забот – думала она, делая первые надрез вдоль руки....