Дневники Энди Уорхола

Толпа, собравшаяся перед церковью, принялась кричать: «Грейс!» и «Энди!» Толпа была огромная – я таких таких толп около церкви никогда не видел. Мы вошли внутрь, и там у двери нужно было брать складные стулья. Речь говорила Опра Уинфри. Прямо перед нами сидели Джейми и Филлис Уайет, и они оба, повернувшись к нам, сказали, что из-за нас снаружи поднялся слишком уж большой ажиотаж, – ну до чего же они потешные. Мы еще в конторе по прокату автомобилей обратили внимание на все эти гламурные имена – например, «Клинт Иствуд» или «Барбара Уолтерс», а еще там значилась эта девица Сент-Джеймс[1446], но в церкви их не было. И когда смотришь на брачную церемонию, как в сказке со счастливым концом, почему-то задаешься вопросом, как все будет выглядеть, когда дело дойдет до развода.

Джекки причастилась, и они с Джоном-Джоном обошли всю церковь вместе, чтобы покрасоваться, – она выглядела великолепно. Месса длилась час, а брачная церемония пятнадцать минут. Девушка пела «Аве Мария». Питер ждал нас снаружи, позже он рассказал, что когда Арнольд и Мария вышли из церкви, они благосклонно отнеслись к фотографам – опустили стекло в машине, улыбались, позировали. А Джекки никому не улыбалась, она очень была мрачная. Они, по-видимому, праздновали это событие уже дня три или около того, потому что мне рассказали, как накануне вечером на какой-то вечеринке, Арнольд, вручая родителям Марии сделанный мною ее портрет, заявил: «Мне досталась жена, а вам достался портрет». И все мне говорили, как им нравится этот портрет, какой он замечательный. Потом один из приятелей Арнольда внес скульптуру, которую прислал в подарок Курт Вальдхайм, и она была некрасивая. Арнольд всегда ораторствует, вот он и сказал: «Мои друзья не хотели, чтобы я упоминал имя Курта из-за всей этой истории с нацизмом и из-за конфликтной ситуации в ООН, но я все равно люблю его, и Мария тоже, так что спасибо тебе, Курт»[1447]. Перед церковью стоял какой-то лимузин, и кто-то затащил нас в него, но где был Питер? Наконец мы приехали на место, и Питер, который, оказывается, увидел, что мы попали в лимузин, приехал следом за ним, так что не потерял нас. Он отдал мне мои рисунки Марии, но я не знал, куда их деть. Тут их увидел Эдди Шлосберг[1448] и сказал, что положит их где-нибудь в доме, и я поблагодарил его за это.

Было жутко холодно. Я наткнулся на Австрийца[1449], и он отвел нас в шатер, где официанты раскрывали устриц, и Грейс тут же захотела их отведать, но нам сказали, что их подают в другом шатре, – правда, несколько позже кто-то подошел к нам с тарелкой устриц только для нее, и она съела целых тридцать штук, а потом еще двадцать, она с шумом всасывала их, причмокивая. Там был и Кристофер Кеннеди, он очень славный. Джекки сидела с Беттиной. И с Марком Боаном[1450]. Я не смотрел на Джекки, у меня было какое-то слишком странное ощущение. Потом заиграла музыка и все принялись танцевать. Играли Питер Дачин с женой. Питер [смеется] торопился на другую вечеринку. Он так много работает. Грейс тоже стала танцевать, и тут же все стало точь-в-точь как сцена из кинофильма: все смотрели только на нее, больше никто не танцевал. А она танцевала с маленьким мальчиком. Мы сидели за столом Джо Кеннеди и его жены. Я разговаривал с Нэнси Коллинз. Спросил ее, будет ли она писать об этой свадьбе, но она запротестовала: «Нет-нет, что вы, это же сугубо частное событие». Она – лучшая подруга Марии, не знаю уж, с каких пор. Мы поговорили про статью о Сталлоне, которую она написала для Rolling Stone, а там мало что было сказано, и она заметила, что она на него сердита, потому что, как она сказала, он шесть раз отменял их встречу, а потом даже не дал ей достаточно времени на интервью. Но ведь он же встречался с П. Х. всего час, на большее не был согласен, и интервью у нас в журнале получилось отличное и, к тому же, необычное. Я все пытался фотографировать, но никак не мог никуда пролезть, не хотелось расталкивать всех. Друзья Арнольда – его собратья-культуристы – все были с фотоаппаратами, и никто из Кеннеди не мог ничего им запретить, но у них был свой фотограф, и они все время говорили: «Будьте добры, Чак, снимите-ка нас!». В этом случае все фотографии принадлежали семье Кеннеди. Им стоило разрешить гостям фотографировать, как это было на свадьбе Мадонны, потому что гости все равно будут снимать для себя. Ну, может, через много лет эти фотографии как-то и удастся использовать, но никто не побежит с ними завтра утром в «Нью-Йорк пост».