Дневники Льва Толстого

Вместе со светом дана перспектива. Точнее, свет, тождественный странности и видности, уже и есть перспектива успеха. Свет надо понимать не как оптическое явление, а как саму видность, пространство странности. Свет не исключает невидимость, поскольку она видна.

Свет, понятый в этом смысле, есть благая весть. Всё склоняется к свету, чтобы принять это известие о благополучии, его обещание. Нуждается ли эта весть в расшифровке, интерпретации? И вот оказывается, что весть света об успехе (спасении) в интерпретации строго говоря не нуждается. Спасение исходно уже присутствует в свете, его пространстве, т. е. в мире. Надо отчетливо различать между тем, что – вместо свет скажем видность – само по себе видно уже есть полнота сообщения, и тем, что странность как безусловная, бесконечная сторонность заранее вмещает в себя любую весть, любую фигуру, и соответственно провоцирует на любую интерпретацию.

Если всё так, как я сказал, то интерпретация странности в принципе не обязательна, а в тех случаях, когда интерпретация заслоняет саму по себе странность, т. е. собственно единственно ценную, вернее, необходимую перспективу благополучия и спасения, такая интерпретация вредна.

Теперь я подхожу к главной теме сегодняшней пары. Толстой говорит, и важно, вы это увидите, что его цитирует Томас Манн:

Ежели бы только человек выучился не судить и не мыслить резко и положительно и не давать ответы на вопросы, данные ему только для того, чтобы они вечно оставались вопросами! Ежели бы только он понял, что всякая мысль и ложна и справедлива!.. Сделали себе подразделения в этом вечном движущемся, бесконечном, бесконечно-перемешанном хаосе добра и зла, провели воображаемые черты по этому морю и ждут, что море так и разделится. Точно нет миллионов других подразделений совсем с другой точки зрения, в другой плоскости… Цивилизация – благо; варварство – зло; свобода – благо; неволя – зло. Вот это-то воображаемое знание уничтожает инстинктивные, блаженнейшие первобытные потребности добра в человеческой натуре…

Бесконечна благость и премудрость того, кто позволил и велел существовать всем этим противоречиям. Только тебе, ничтожному червяку, дерзко, беззаконно пытающемуся проникнуть в его законы, его намерения, только тебе кажутся противоречия. Он кротко смотрит со своей светлой неизмеримой высоты и радуется на бесконечную гармонию, в которой вы все противоречиво, бесконечно движетесь![46]

«Можно ли выразиться более по-гётевски», – замечает Томас Манн. Почему-то он называет, однако, это озарение Толстого скептицизмом и культом природы, но непоследовательным.