Читаем Дневники Льва Толстого полностью

Блестящая «Исповедь» именно из-за совершенства формы часто остается неприступной. Страсть Толстого так отточена, доведена до белого каления, когда упавшая на плиту капля даже уже и не испаряется, а катается по плите. Мимо «Исповеди» скользят, отталкивая ее в область воззрений и рассуждений, т. е. просто отказываясь читать. «Записки христианина», сырые и незаконченные, более проницаемые, в них есть сам тон страсти. И их незаконченность важная, принципиальная, потому что по тону они переходят в «Записки сумасшедшего» (собственно говоря это можно считать одними и теми же записками), написанные тогда же, в 1884 году. По форме — в отличие от «Исповеди» — те и другие записки дневник: «Записки сумасшедшего» начинаются курсивом «1883 года, 20 октября», разве что не стоит Я. П. На третьей странице «Записок христианина» слова:

Записки мои будут именно записки, почти дневник тех событий, которые совершаются в моей уединенной деревенской жизни. Я буду писать только то, что было… (49: 9).

Сначала, правда, надо хотя бы бегло, расставаясь, посмотреть записные книжки за бездневниковые годы. Они в основном состоят из зарисовок, подхваченных слов, их много: природа, времена года, жизнь крестьян, города — почти нигде <нет> картин, только обрывки речей, и то большей частью еще деревенских. Эти краткие картинки словом можно разглядывать как старые фотографии, но они лучше: это как фильмы, кадры, и начинаешь думать, не потеряли ли мы с кино в богатстве по сравнению с мастерскими словесными движущимися картинками. Кино непоправимо испорчено постановкой. Сравните с тем, как неправленое слово Толстого не со стороны описывает, а дает быть сценам, так, что к ним ничего не приписано, но так, что без этих его слов они как бы не были бы, потерялись, благодаря словам стали.

Апреля 26 (1878). Рано утром (5 часов) выезжает помещик четверней в коляске. Грязно, холодно. Лошади, с коротко подвязанными пучками хвостами (пучок седой и пегой), весело бегут, пофыркивая. Кое-где по деревне выходит дым из труб. Мужик за оглоблю вывозит соху. Седелка привязана — мотается.

Дорогой дальней, вынимание из узелков провизии, лепешек — веселая еда с шутками (48: 186).

Выезжает помещик в 5 утра — сам Толстой со своими, и так говорить о себе не отстранение, а наоборот самое тесное приближение к сценке. Это выезд помещика на четверне, вот такой; потом оказывается что помещик я, его имя Лев Толстой, но это вторично, это уже прописка первичного в метрике.

Его запись легенд:

Перейти на страницу:

Похожие книги