Дневники Льва Толстого

Записано {т. е. сам себе кратко записал узелок на память, потом чуть не забыл развернуть}: о ложном пути народов, устраивающих свою телесную жизнь. Совсем было забыл, что это значило, и сейчас вспомнил всю эту мысль, к[оторая], и когда записал ее, и теперь, кажется мне особенно, необыкновенно важной.

Мысль эта в том, что мне думается, что люди пережили или переживают длинный, со времен не только Рима, но Египта, Вавилона, период заблуждения, состоящего в направлении всех сил на матерьяльное преуспеяние, в том, что люди для этого преуспеяния жертвовали своим духовным благом, духовны[м] совершенствованием. Произошло это от насил[ия] одних людей над другими. Для увеличения своего матерьяльного блага люди поработили своих братьев. Порабощение это признали законным, должным, и от этого извратились мысль, наука. И эту ложную науку признали законной. От это[го] все бедствия. И мне думается, что теперь наступило время, когда люди сознают эту свою ошибку и исправят ее. И установится или, скорее, разовьется истинная, нужная людям наука духовная, наука о совершенствовании духовном, о средствах наиболее легких достижения его (30.9.1906 // <там же>).

Порабощение — прежде всего не силой, а согласием видеть в другом другого, отгородиться. В какой мере это Прудон, «собственность это воровство». Наверное в большой. Дело не в филиации идей, а в возможности, которую он чувствует. Что потом произошла революция, т. е. срыв этой возможности, и величие революции только показывает, что было на чем быть ей великой, на величии сорванных возможностей, — только подтверждает ощущение Толстого. И массовость революции — верность его ориентации на массовость, на всех. Что эта революция была срыв, и перед этим, и после этого тоже, говорит о высоте планки, которую не может взять человечество: как спортсмен ставит цель и всё не может, но здесь труднее, потому что в данном случае планка не видна. — Это ожидание духовной науки я связываю с ощущением О. А. Седаковой, что будущее из наук за психологией.

Необходимость перемены Толстой ощущает телесно, и именно так, что рядом для него ужас и счастье, одинаково убедительные и неотменимые, как сказать, неотвратимые, так что это соседство заставляет, диктует искать.

Уж очень отвратительна наша жизнь: развлекаются, лечатся, едут куда-то, учатся чему-то, спорят, заботятся о том, до чего нет дела, а жизни нет, п[отому] ч[то] обязанностей нет. Ужасно!!!! Все чаще и чаще чувствую это (10 октября 1906 // <там же>).

Обязанностей нет, в смысле — нет прикосновения к необходимости. Не так, что необходимость придает остроту жизни, а скорее так, что жизнь и есть то, что возникает в безвыходности: в необходимости; в нужде. Претензия Толстого к науке та, что она не возникает из настоящей нужды.

…Нет никакого сомнения. Не в том, что то, что она исследует, неверно, а в том, что это не нужно: некоторое — относительно, в сравнении с тем, что важно и не исследовано, а многое и совсем не нужно. И я твердо уверен, что люди поймут это и начнут разрабатывать единую истинную и нужную науку, к[оторая] теперь в загоне — НАУКУ О ТОМ, КАК ЖИТЬ (там же).