Дневники Льва Толстого

Восточная культура эффектно подрывает эту западную механику: она начинает делать движения неожиданного рода, как в зен-буддизме. Смысл здесь в том, что с приближением к несказанному становится совершенно всё равно, что и как говорить и делать. Эта школа срыва схемы, механики, школа юродства, была давно, собственно всегда, и в заметной мере у Толстого.

15 ноября 1908. Ясная Поляна. Вчера до 12 ч. играл в карты. Совестно, гадко. Но подумал: люди скажут: «Хорош учитель, играет в винт три часа сряду». И по-настоящему подумал: это-то и нужно. В этом-то настоящее, нужное для доброй жизни смирение. А то генерал должен держаться, как генерал, посланник — как посланник, а учитель — как учитель. Неправда. Человек должен держаться как человек. А человеку свойственно прежде всего смирение, желать быть униженным (<ПСС, т. 56>).

Тот, кто это видит и говорит, эффективным, на мой взгляд, жестом срывает, разваливает себя всякого — подсекает всякую постройку, которая построена или может быть построена на его месте. Этот жест какой-то круговой, обращающийся на себя самого. Как если бы недолжная постройка, которую надо сломить, была уже всегда исходно, сама собой, и разрушитель Индра словно имеет всегда бесконечное количество городов перед собой, которые ему весело разрушать.

Старый Толстой говорит уже без акцента долженствования, «человеку свойственно прежде всего смирение, желать быть униженным» — чего еще он требовал раньше, теперь данность, и не парадокс, — потому что знает уже эту тягу к питательному унижению как свою природу на опыте. Сгибание головы нужно снова и снова, как опускание на четыре лапы, как отказ от прямостояния. Надежды раз и навсегда вынести ночной горшок у него совсем не остается, какая была в молодости. Похоже, главная работа старого Толстого — словно вычерпывать наливающуюся воду. Навык приобретается похоже только в неверии в быстрые результаты. Словно перед массой несметных врагов. Изгнав порок, надо снова исповедоваться в том, что в изгнании был порок.

3 декабря 1908. Ясная Поляна. Очень хорошее душевное состояние {мы уже догадываемся: не подъем духа, а ужасание перед собой человека, на которого наваливается сознание его негодности}. Много спал. Начал с того, что увидал в себе всю свою мерзость, преобладание славы людской над настоящими требованиями жизни. Увидал это (что и давно чуял) и при тяжелом чувстве от письма какой-то женщины, упрекающей меня за письмо, и по тому, с каким интересом, читая газеты, искал глазами слово «Толстой». Как еще я далек от чуть-чуть порядочного, как плох. Сейчас пишу это и спрашиваю себя: и это пишу я не для тех, кто будет читать этот дневник? Пожалуй, отчасти (<там же>).

Собаке дано движение зарывания, пусть символического, своих нечистот, после чего она уходит спокойно с места, где делала свои дела, а человеку это как будто бы не дано. Словно каждое движение будет снова и снова увязать без эффекта в вязком веществе.