Дневники Льва Толстого

Как мог Дильтей этого не видеть? правоту Гадамера? — Поставить так вопрос значит ответить. Разумеется видел. Тем не менее равно узаконил метод причинного объяснения и сим-патическую интуицию? Резон, ясный для Толстого, — наука ограничивает зрение, микроскоп и телескоп уводят в дурную бесконечность и сковывают мысль, правда только в мистическом понимании, — не мог не быть ясен для Дильтея тоже. Тогда почему объяснение и понимание как два равноправных акта?

Кто прав? Решить важно. Если Дильтей, то расписание участвует в спасении и работать над ним, служить ему нужно. Если прав Толстой, то оно ни к чему и надо без оглядки целиком положиться на исходный дометрический опыт. Мы не можем жить, пока не решим этот вопрос. Если мы существа, идущие по двум колеям, то мы погибли, если не уверены в одной из них. Если мы, биологические существа, раздвоены на метрику и топику, то раздвоение — это наша органика, т. е. наше переплетение с техникой составляет наше тело, или техника сбой человечества как вида?

Как всякая дилемма, эта явно неразрешима. Кроме того, бросающееся в глаза расхождение мыслителей, при прочем сходстве, показывает только трудность того одного, к чему они пробиваются.

Если принять, что мы и должны сделать, что две мысли движутся к одному, то дилемма откроет перспективу. Мы может быть неправильно понимали науку, т. е. математику. Математика это физика, по Толстому. Мы математику так не видели.

Увидеть математику как физику — в эту сторону указывает вторая линия современной критики Дильтея, прямо противоположная гадамеровской. Его различение разваливают вот как еще подходя: область духа, открытая будто бы только пониманию, подчиняется математическим моделям, причем бессознательным, т. е. вовсе не навязанным, а органическим. Всего лучше это показала лингвистика, работая в самой стихии гуманитарности — ведь язык считается специально человеческим делом. Неосознанные жесткие структуры в языке. Много сделала структурная антропология: геометрические правила брачно-родственных отношений, тоже не математиками продиктованные, начиная с красивой парности целого человеческого существа.

Вы догадываетесь, какая открывается возможность: скажу на примере. Ребенок ценит дорожку, она заманивает его бежать по линии, прямой, косой, ломаной. Мы не видим, чтобы животных так же завораживала дорожка, они вслед своему нюху ее нарушают, по-всякому пересекают.

Из этого наблюдения мы догадываемся, что наоборот открытое пространство луга, которое тоже приводит в восторг ребенка, манит его не свободой движения, а снятостью линий. У животных наоборот пространство на открытом лугу прочерчено линиями их интересов. Так доска привлекает написанными чертежами, но вытертая тоже, своей открытостью. Ценится сцена с богатыми декорациями, расписанная, и есть театры с подчеркнутым отсутствием декораций.

Нашему существу таким образом принадлежит захваченность метрикой. Нашему существу принадлежит также захваченность отсутствием метрики, непрочерченностью линий.

Теперь важное, не упустим то, что мы едва за краешек схватили.

До сих пор, говоря о расписании, мы имели в виду схему, которая вводит биологию в колею. Например правила расстановки запятых, в русском языке вокруг однако, перед чтобы, чем. Правила движения человеческих масс, они могут без спроса до границы, но не через границу. Мы справедливо сопротивляемся им, насколько можем, и примирения здесь не будет никогда, бунт против расписания, любого, не прекратится. Грамматисты, пограничники всей энергией и страстью своего тела стоят на защите правил, границ. То ли это, что Толстой называет, математика это физика? У стража вся его физика служит геометрии: не пропустить через черту.

В свете этого, что математика встроена в наше биологическое существо, различение Дильтея между науками о природе и науками о духе не было различением, не могло быть различением! Загадочный старец говорил о двух полюсах чего-то одного. Он косноязычил. В его распоряжении не было слова такого размаха и глубины как у Толстого; вообще неясно, был ли вообще, если говорить об инструменте, у кого такой как у Толстого, в его эпоху. Россия вообще тогда была богаче всех областей мира кроме — под большим может быть, и то скорее в потенции чем в данности — может быть Северной Америки.

Общие нелепые недоразумения развеять легко. Профессиональная психология, бихевиоризм на своей широкой опытной базе, включая зоопсихологию, теперь этология, слышит в описательной (против описания собственно возражений нет) психологии Дильтея об интуиции, интроспекции и отметает как путающуюся под ногами кустарщину: вглядывание, вчувствование посадит в каждом конкретном случае, будет потерян обзор, статистика, объективность (всё будет отдано симпатии). Недоразумение здесь то, что интроспекция (интуиция, симпатия) Дильтея заняты не предметом, а наблюдателем.