Дневники Льва Толстого

Подразумевается, что делает дело только художник. То, что наукотехника много сделала, взворотила природу, еще не доказывает, что она делает дело. Касается ли наукотехника того в человеке, что двигало им, когда занимался наукотехникой? Взворачивая природу и тело, наукотехника собственно по-настоящему не трогает человека. Трогает его искусство.

Между настоящим искусством и остальными перепад хуже чем непонимания, противления, враждебности.

В мире в 30 лет живут 3–4 человека художников, а стоит явиться произведению искусства, то и в 1000 журналов 1000 человек с приемами учителя к ученику обсудят все достоинства и недостатки произведения. Если в критике видеть оценку — будет бессмыслица, если видеть посильное толкование, будет великий смысл (там же, с. 119–120).

19 Марта {1870}. Что бы ни производил поэт или мыслитель, он должен знать, что в то время, как он пишет, уже с разных сторон сидят сотни людей, пытавшихся неудачно на том поприще, к[оторое] избрал поэт или мыслитель, с обмокнутыми в свою желчь перьями, наготове растерзать всё то, что произведет мыслитель (там же, с. 121).

В свете этой элитарности, допущения решающего неравенства между людьми, мы впервые начнем понимать и упрек Толстого богатым. Против контраста нищеты и роскоши самого по себе Толстой вовсе ничего не имеет. Его «демократизм» имеет вовсе не смысл уравнивания состояний, или жалости к бедным, или упрека бессердечию богатых, а только смысл обличения богатых в вялой жизни, упрек своему классу в проигрывании соревнования в полноте бытия противоположному классу. Богатые плохи не тем что богатые, а тем что не на высоте своего богатства. Если это не видно ясно из позднего Толстого, то только потому что он рано это понял, сказал и не надо было повторять.

Как часто писали, говорили, пишут и говорят: бесчеловечный богач съедает в трюфелях или носит в серьгах средства спасения от голодной смерти целого семейства. Как несправедливо! Трюфелями и жемчугом нельзя накормить семейство. Добывание тр[юфелей] и жемч[уга] уже накормило семейства. А если вы хотите сказать, что богач должен бы на деньги, которые он употребляет на роскошь, купить пищи и послать семейству, или самые деньги, то это бессмыслица. Он сбирал деньги для тр[юфелей] и жемч[уга], и если бы он не мог пользоваться тр[юфелями] и ж[емчугом], он и не собрал бы денег. Да притом, если бы трюф[ели] и жемч[уг] остались бы некупленными, было бы, кроме того голодного семейства, о к[отором] вы заботитесь, еще сотни новых голодных семей. —

Скажите скорее то, что я говорил в юности (это будет похожее на правду). Зачем тысячи рабочих для роскоши в городе, когда в деревнях не успевают снять хлеб?

И то фальшиво.

В деревне должна быть натуга и отсутствие роскоши. И потом избыток сил идет в город (там же, с. 120).

В деревне должна быть натуга. Богач должен кормить рабочих, покупая жемчуг. Художников должно быть трое в мире на поколение, больше не надо и не может быть. Всё сковано необходимостью, жестким законом контрастов.