Дневники Льва Толстого

«Во всём возмездие, во всём спасительный клапан паровика, во всём предел, его же не прейдеши. И предел этот очевиднее всего для меня в умственной деятельности человека» (13.3.1870 // 48,118).

Всякое усилие сразу тонет в противодействии той же или большей мощности, нет нигде никакого простора для свободного произвольного движения, всё сковано в сплошной неразрывной плотности.

Почему художник должен знать что каждый раз вступает в плотную среду противодействия. Чтобы не воображать что будто бы не все ищут там же где он. Чтобы знать что он никогда не один. Чтобы помнить, что настоящая разница проходит только между половинчатым и полным усилием; чтобы не надеяться будто неполное усилие чего-нибудь стоит.

Полное усилие количественно не измерить. Не высчитывать же кто больше из писателей сидит за письменным столом. Полнота тут не в количестве усилия, а в его другом свойстве. Оно должно сдвинуться из расписанной области в безумие. Хайдеггер: философия сумасшедшая. Полнота усилия означает выход в рабочее безумие.

26 Марта {1870}. Всё, что разумно, то бессильно. Всё, что безумно, то творческо-производительно.

В воспитании (теории), в госуд[арственном] управлении (теории), в хозяйстве — любовь плотская и духовная — поэзия — есть ли что-нибудь более безумное? Разумны теории.

Но что это значит? Что значит то, что всё, что разумно, то непроизводительно, а что безумно, то производительно? —

Это значит — другими словами, что то, что и есть сама сущность жизни, непостижимо разумом, а постижимо разумом ничто — самый разум. —

Возьмитесь разумом за религию, за христианство, и ничего не останется, останется разум, а религия выскользнет с своими неразумными противуречиями. То же с любовью, с поэзией, с историей.

Но если я понимаю недостаточность моего разума для постигновения сущности, то чем же я понимаю то, что есть сама сущность с своими законами? Чем? Сознанием себя — части непостижимого целого. Признанием Бога (там же, с. 122).

Здесь маленькое замечание: Толстой пересмотрит разум, увидит в нем, мы видели, роскошь опьянения. Он и мысль и разум во всем, что я сегодня цитировал, понимает как наши, но умеет и будет понимать и как безумие, как поэзию и любовь.

Сумасшедший мир неприступен для тех нас (мы), которые рассуждаем и планируем. Но он близок нам, потому что мы сами он и есть, только бы узнать себя.

Мне нравится, как это сказано. И всё-таки стоит спросить, возможно здесь что-то не так.

В самом деле, ведь и мы, свободные и отдельные, тоже часть мира, живого?

И тогда место в нем, в жизни имеет метрика?

Разум и мысль будут у Толстого освобождены из лап мы, у мы останется в руках только заблуждение.

Не надо долго искать у Толстого, когда он отменит свое деление на сумасшедшее-настоящее и разумное-бессильное.

Недолго нам было ждать реабилитации мысли. Вот он уже и отменил, в этой же серии записей, ненужность возвращения к мысли. Потому что кроме той мысли, которой думают мы, есть другая, настоящая мысль.

11 Апреля {1870}. Шопенгауер необходим для того, чтобы дать понятие о свойствах забытого нами настоящего мышления. — Забытого особенно благодаря Ф[ихте], Ш[еллингу], Г[егелю] периода упадка. Мы не знали и забыли те приемы Платона, Декарта, Спинозы, Канта, тружеников независ[имых], страшных по своей оторванности и глубине (48: 126).

Мысль восстановлена, и она поднята до уровня не ниже искусства, тех художников, которых немного на поколение земли. Мы снова с Толстым.