Дневники матери

За годы после смерти сына расстояние между мной и Томом все увеличивалось, в итоге между нами не осталось ничего общего, и мы уже не могли протянуть хоть какую-то нить через эту пропасть. В 2014 году, после сорока трех лет брака, мы решили расстаться. Я приняла это решение, поняв, что мысль о том, чтобы сохранить эти отношения, пугает меня больше, чем их конец. Мы завершили наш брак, чтобы спасти нашу дружбу, и я верю, что мы всегда будем заботиться друг о друге. Я очень благодарна за это.

После того, как я выбралась из темного пугающего периода панических атак, я чувствовала себя как Дороти, осторожно вступающая в мультяшную страну Оз. Оказавшись в безопасности, я увидела, что мой собственный кризис принес мне в некотором роде прозрение. Он научил меня некоторым вещам, которые мне нужно было знать, чтобы лучше понять жизнь и смерть Дилана.

Всемирная организация здравоохранения определяет психическое здоровье как «состояние благополучия, при котором человек может реализовать свой собственный потенциал, справляться с обычными жизненными стрессами, продуктивно и плодотворно работать, а также вносить вклад в жизнь своего сообщества».

Мое тревожное расстройство показало мне, как чувствует себя человек, попавший в ловушку неправильно работающего сознания. Когда наш мозг разлаживается, мы не можем управлять собственными мыслями. Неважно, что я пыталась рассуждать разумно, у меня просто не было нужных для этого инструментов. Я впервые поняла, что значит не контролировать собственный мозг.

Это заставило меня очень сочувствовать тем, кому приходится так же страдать. Многие годы я пыталась понять, как Дилан мог сделать то, что сделал. Потом мой собственный мозг вышел из-под контроля, и я увидела мир с другой стороны зеркала, когда ты варишься в своем личном адском котле, и непрошеные мысли берут на себя контроль и заставляют действовать.

Самая грустная и страшная правда в том, что мы никогда не знаем, что мы (или кто-то из наших близких) страдает от серьезного расстройства мозга.

Когда я почувствовала себя лучше, я не могла поверить, какими исковерканными были некоторые мои мысли. Впервые я поняла, как Дилан мог думать, что он двигается в правильном направлении, когда все было совсем наоборот.

Я все еще не могу осознать то, что сделали Дилан и Эрик; я не могу понять, как вообще кто-то может сделать такую вещь, не говоря уж о моем сыне. Мне легко, хотя и больно, сочувствовать человеку, покончившему с собой, но Дилан убивал. Это не та вещь, к которой я когда-нибудь смогу привыкнуть или которую смогу забыть.

Был ли он злым? Я провела много времени в борьбе с этим вопросом и в конце концов решила, что нет, не был. Большинство людей считают, что самоубийство — это выбор самого человека, и насилие — тоже выбор, это можно контролировать. Тем не менее, из разговоров с теми, кто пережил попытку самоубийства, мы знаем, что их способность к принятию решений как-то меняется, и мы не слишком хорошо понимаем, как именно. В нашем разговоре психолог и исследователь самоубийств доктор Мэтью Нок из Гарварда использовал фразу, которая мне очень понравилась: «нарушение функции принятия решений». Если самоубийство кажется единственным выходом, чтобы прекратить существование, полное нестерпимой боли, является ли оно выражением свободной воли?

Конечно, Дилан не просто покончил с собой. Он совершил убийство, он убивал людей. Мы все чувствуем злобу, услышав только о фантазиях о том, чтобы кого-нибудь убить. Что же заставляет подавляющее большинство людей приходить в смятение и ужас от одной только мысли об убийстве? И почему некоторые могут пройти через это? Если кто-то решает причинить другим вред, то что же управляет этим выбором? Если то, что мы считаем злом, — это на самом деле отсутствие совести, то мы должны спросить, как это человек потерял связь со своей совестью.

Моя собственная борьба с болезнью как ничто другое доказала мне, что когда наши мысли надломлены, нам остается только отдаться на их милость. В последние месяцы своей жизни Дилан перечеркнул все моральные ценности, сопереживание и свою собственную совесть. Все, чему я его учила, поддерживает мою веру в то, что он был не в своем уме.

Заболевание мозга — это не индульгенция на любые поступки. Дилан виновен в тех преступлениях, которые совершил. Я уверена, что в конце жизни он понимал разницу между хорошим и плохим, а то, что он сделал, было очень плохим. Но мы не можем посвятить себя предупреждению жестокости, если не будем принимать в расчет, какую роль депрессия и неправильная работа мозга могут сыграть в решении совершить ее.