Дневники мотоциклиста. Часть Первая

«Я тобі зіграю на валторні, або може трубі…

Но я не той хто тобі потрібен…» [296]

Сол Палмерас. «Дороги, которые мы выбираем»

Наконец к трём ночи точка перехода нас в газообразное состояние была достигнута. Пора по коицам! Марик с непривычки и на радостях «дюзнул» лишнего: «Отцы, а я смотрю, вас вдруг всех по «трэс» стало (плюс один закрепляющий выскочка)», – пытался он описать свой приход на следующее утро.

Особо стойкие россияне собрались совершить ночной занырк в воды Океана. Разошлись по номерам переодеться. Встреча через 15 минут в фойе. Мы же на совете дружины [297] решили завершить и без того насыщенный день посредством «эль сна», без лишних уже поисков плацкарты. Падрэ Марк согласился спать в лоджии, а мягким местом мы с ним всегда поделимся.

И пошли. Я удручённо замыкал процессию. Во мне сидела некая пружина неудовлетворённости: как? Вот так просто взять и пойти лечь спать? И этот вечер, не раз манивший хоть какой призрачной надеждой (да хоть наташей), так бездарно закончится дружным пьяным храпом? А вдруг… «эль что-нибудь»? Эх…

Когда отцы пересекли порог автоматической двери я, уже занеся ногу «над пропастью в фойе» [298], прянул на самой бровке: «Нет, так нельзя! Неправильно это! Нельзя сейчас спать! Эдак и жизнь свою можно проспать… и радость, и любовь [299]! Спите спокойно, мои верные товарищи: всё беспокойство этой ночи я беру на себя…» – и остался ждать прочих купальцев…

Сол Палмерас. «Шумел камыш»

В фойе вновь встретил гарну воронежску Халю, похоже, уже совсем готовую. В смысле готовую на всё:

– Ну что, Ванюша, а пойдёмте купаться?

– С тобой хоть на чорте лысом в Петербурх за черевичками [300]. Через Чаплыгин… – (а хоть бы и на тебе. И чорт с ними – с Петербурхом и черевичками), – ты ток наушники-та сыми, а то ить неудобно как-то… – (перед кем я тут, выходит, про черевички и культурные столицы высоким слогом распинаюсь?) – Я говорю: а поговорить? Без разговора только мухи купаются…

(Музыку, видите ли, она любит. Я тоже много чего люблю, но со спущенными портками же перед тобой так не дефилирую)

Дожидаясь остальных участников ночного заплыва, мы мирно вели стандартный трёп о том, о сём. В общем, «про сё» было и так ясно. И чорт лысый, который всё это время был поблизости, попивая мохито за соседним столиком, в один прекрасный момент шепнул: «Идите уже купаться».

На водные ночные процедуры собрались самые стойкие и отверженные мореплаватели, человек шесть. Некоторые участники заплыва были столь отверженны, что так и не захватили с собой купальных принадлежностей (спрашивается, зачем только по номерам разбредались?). Как там поётся в одной старинной кубинской песне про «шумел тростник и пальмы гнулись» [301]? Только ночка, доложу, была не столь темна, чтобы не заметить отсутствия отдельных частей плавательного гардероба у некоторых собравшихся. Какое коварство, скажете? Меня должно было это шокировать, думаете? «Увольте, я эксгибиционист с двадцатилетним стажем», – не без апломба, выдохнув из себя последний стыд, и я сбросил последнее [302].

Дядек не помню, но некоторые женские абрисы и русалочьи силуэты врезались глубоко. Они были прекрасны и удивительны! Секьюрити, маскирующийся под солнцезащитный «грибок», забрызгал всё слюнями, но вида не подавал. Вот работёнка у человека нервная.

Сол Палмерас. «Три Стихии»