Дневники русской женщины

Недавно у нас была вечеринка. Я и раньше весьма скептически относилась к ней; мне, когда я присмотрелась к своим интернаткам, казалось, что на ней не может быть весело, что непременно будет чего-то недоставать… Но то, что я услышала, то, что было преподнесено собравшимися в виде «литературно-музыкально-вокального отделения», – превзошло все мои ожидания: нельзя было хуже петь, читать и играть, чем это сделали шестеро из 9 исполнительниц. Стыдно было за них, смешно и стыдно перед собравшимися профессорами, которых мы приглашаем на эти вечеринки (это единственный мужской элемент, который допускается): первые два ряда заняты ими, и редко когда на долю такой достойной публики выпадало такое недостойное исполнение. Но хуже всего были сами слушательницы: после каждого номера, не разбирая, они хлопали изо всех сил, кричали: «бис»… Толпа и на этот раз показала себя тем, что она есть: недисциплинированная, обрадовавшаяся случаю пошуметь, – топать начали всему, что слышали с эстрады, не отдавая себе отчета, хорошо ли, нет ли, и тем еще более поощряя беззастенчивую смелость бездарностей, которые терзали слух то завыванием, читая стихи, то играя на рояле, то пением. Зато тем резче среди ничтожностей выделялись трое исполнительниц; одна из них обладает прямо оперным голосом, и я, стоя за роялем, ясно читала на лицах профессоров восхищение, когда она пела. У нас, конечно, есть и такие, которые хорошо играют, поют; но именно все наиболее способные и отказались… Из скромности, должно быть? В таком случае очень жаль…

Концертное отделение кончилось; профессора и мы перешли в нижнюю залу, где были приготовлены столы с чаем. (Эти вечеринки устраиваются в пользу касс, которые существуют на каждом курсе; билет стоит 25 коп., чай 8 коп.) Распорядительницы-кассирши встречали профессоров при входе в зал; они же со своими помощницами продавали чай, булки. Конечно, для профессоров это угощение было бесплатно… Что же будет дальше? – спросила я себя, видя, как зала постепенно наполняется народом, что мало-помалу образуются группы и расходятся к столам.

– Давайте занимать Середонина, – раздалось вдруг над моим ухом. Я обернулась – передо мной стояла Д-ва, очевидно знакомая с Середониным. Мне было решительно безразлично: скучать ли весь вечер одной или идти «занимать» профессора. Я предпочла последнее, надеясь поближе познакомиться хоть с одним из наших профессоров. Мы вместе подошли к Середонину: она, девица чрезмерно бойкая и юркая, смело атаковала С. сразу массой вопросов, на которые он не успевал отвечать.

– Г-н профессор, а вы почему так поздно пришли? Это нехорошо, не годится, – говорила курсистка.

– Извините, я опоздал, но я не мог иначе… в другой раз – буду раньше, непременно, – вежливо извинялся Середонин.

– Ну, смотрите, не извольте же, – капризно-фамильярным тоном барышни продолжала Д-ва… Разговор грозил принять чисто светский бессодержательный характер гостиной болтовни, потому что она говорила без умолку, не давая сказать ни слова профессору, который из вежливости не решался оставить нас. Надо было это прекратить. Я тихо спросила С-на о каком-то вопросе по истории; заговорили о ней, о секциях; мы подошли к столу, предложили ему чаю и уселись тут же. Другие первокурсницы, привлеченные любопытством, подошли к нам, за ними – другие, около нашей группы образовался тесный кружок, который точно отрезал нас от залы, так что ни видеть, ни наблюдать уже не было возможности. С-н, очевидно, чувствовал себя очень непринужденно в нашем кружке; разговор носил то отчасти научный характер – и тогда становился наиболее интересным, то светской болтовни – как только новые лица вступали в разговор. В общем – он плохо рекомендовал первокурсниц; потому что часто, очень часто, разговор принимал чисто гимназический характер; с С-ным говорили таким тоном, каким гимназистки обращаются к своему учителю, когда встречаются с ним не на правах ученицы, но «барышни». Ах, какой вздор говорили мы! Какие глупые вопросы задавали! Наконец, когда Д.М. опять удалось заговорить с С-ным, то все пропало: пришлось поддерживать до такой степени ненужную и неинтересную болтовню, что я в глубине души была рада, когда к С-ну подошла его невеста (одна из слушательниц IV курса) и велела ему ехать домой. Среди нас послышался недовольный ропот, но невеста – на то и невеста, чтобы жених находился в ее распоряжении. После ухода Середонина я посмотрела на часы: был уже 1-й час – пора было домой. Многие уже расходились. Я прошла еще раз по зале: наши бродили по комнате, разбившись на группы; в одном углу толпа окружала Гревса. Многие профессора уже уехали. Больше нечего было смотреть, нечего делать. Я отправилась домой и долго сидела на постели, раздумывая над всем виденным и слышанным… Даже как-то не верилось: да полно, неужели все это было у нас, здесь, на курсах?..

6 декабря