Дневники русской женщины

Через два часа в той же аудитории Гревс читал интересную лекцию о христианстве как историческом явлении, имеющем огромное значение в истории народов; и здесь впервые я услышала речь о христианстве не с той обычной строго религиозной точки зрения, с какой я обыкновенно привыкла смотреть на него. Не касаясь вопросов религии, Гревс разбирал вопрос об изучении этого исторического явления. Этим вопросом стали заниматься сравнительно очень недавно, начиная с 50-х годов нынешнего столетия; само собою разумеется, что в числе писателей, занимавшихся этим вопросом, Гревс выше всех поставил Ренана… Профессор закончил лекцию, высказав убеждение, что все прогрессирует, и человеку необходимо когда-нибудь прийти к познанию истинного Бога.

А вечером я читала лекции Милюкова, введение в курс русской истории. Там мне бросилось в глаза то обстоятельство, что наша церковь – оказывается вовсе не так тесно связанной с государством, если рассмотреть исторический процесс.

15 декабря

Завтра уезжаю домой. Устала до последней невозможности; почти сплю за тетрадкой. Домой! Как-то меня встретит мама? Говорю – неизвестно, настолько мало ее знаю. А меня все ждут с нетерпением… О, как я буду рада видеть их всех, сестер, братьев! Сколько я могу им рассказать, сколько надо сообщить… уже глаза слипаются… не могу писать больше…

Ярославль, 25 декабря

Вот уже целая неделя, как я дома, и не вижу, как время идет… Первые радостные минуты встречи со своими, потом – бесконечные разговоры и рассказы. Дома, конечно, ничего не изменилось. Но мама удивила меня своим отношением ко мне: она встретила меня очень ласково и, кажется, была очень успокоена, видя, что я нисколько не переменилась, что ничего ужасного со мною не случилось и что курсы не оказали на меня никакого «вредного» влияния. Вполне игнорируя курсы, она, тем не менее, с любопытством расспрашивала меня о моем житье в интернате, и так как то, что я рассказывала, было вполне успокоительного характера, то ей не к чему было придраться, и она была спокойна. Но зато она с необыкновенной для меня щедростью принялась заботиться о моих туалетах, находя их слишком плохими. Рассчитывая существовать в Петербурге исключительно на собственные средства, я, конечно, не могу теперь одеваться так, как одевалась прежде… И вот маме надо было найти хотя бы одну, по ее мнению, неприглядную сторону моего существования; не находя ее в моих рассказах, но найдя ее в моем туалете (к слову сказать – вполне приличном), она обратила теперь на нее все свои заботы и, к великому моему удивлению, заботится о моих платьях совершенно так, как будто бы у нас не было отдельного имущества, а она обязана нам все делать. Я прихожу в ужас от такой беспощадной траты денег, но маму убедить – невозможно. С непривычки мне кажется обидным принимать от нее столько подарков, даже невозможным, неестественным, смешным быть одетой на «чужой счет», как я выражаюсь. А главное – мне ничего не надо; я неустанно твержу это маме и этим, по-видимому, только больше подливаю масла в огонь тотчас же.

Она тратит на меня деньги… и я, не привыкнув брать их когда бы то ни было, чувствовала себя неловко, когда она не захотела принять деньги за мое содержание… Родные, конечно, будут порицать меня за подобное отношение; для них как нельзя более естественно, что мать дает деньги дочери, тем более, что она дает, не урезывая себя, а прямо оттого, что у нее есть лишние. А мне – стыдно. И в то же время, если не надеть сшитого ею платья, – я знаю, что для нее это будет большой обидой… Фу, какое глупое положение!

Странная женщина моя мать! Или – стоит поставить себя раз вполне самостоятельно, то она в свою очередь начнет относиться по-человечески? Удивляюсь. Когда подумаешь обо всем, что пришлось вынести из-за нее в эти годы, – горечь и злоба подымаются в душе; когда же видишь перед собой ее теперь, по отношению ко мне – добрую и ласковую, по отношению к сестрам и младшему брату – по-прежнему строгую, по отношению к старшему брату – слепо любящую и подчиняющуюся, – то чувствуешь к ней какую-то жалость…

Я была так рада видеться с сестрами; мне так хотелось передать им все, что я узнала, все, что видела и слышала, в особенности Вале, которую я заранее считаю будущей слушательницей… Мне хотелось, чтобы она, поступая, была бы уже au courant относительно всего, с чем мне неожиданно пришлось столкнуться, и я посвящала ее во все те стороны нашей жизни, какие мне приходилось наблюдать. А между тем – в ней произошла перемена, которой я никак не ожидала: она стала как-то уже чересчур благоразумно смотреть на жизнь; говорить, что все клятвы В. относительно их фиктивного брака – наивный вздор, одни слова, и теперь, собираясь выходить за него, уже твердо уверена, что ей придется сделаться женой своего мужа, и печально поникнув головой, прибавила:

– Может быть и на курсы мне не удастся поступить.

– Ну, уж этого не может быть! Ты поступишь! – вскричала я. – Мы с тобой будем вместе…