Дневники русской женщины

Последнее – более в моем характере. Я не жалею о том, что видела печальный факт, хотя что-то подсказывает мне: эх, лучше бы и не видеть его вовсе, ты ведь и так это знала… Да, многое знаешь, но все же легче, когда его не видишь во всей его неприглядности. Что ж делать? «Нынешняя молодежь»…

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно…

могла бы сказать тень великого поэта, если бы она могла пролететь над этим собранием.

Что же там было?

Я пришла в 11-м часу в зал Бренко, где назначено было это «чаепитие». До моего прихода уже говорил речь Я-кий, читали письмо Исава; когда я вошла, оканчивал говорить Г-рин, и за шумом я хорошенько не могла расслышать, о чем именно говорил он. После того, как он сошел со стола, воцарилось молчание, прерванное громом аплодисментов: это шел любимец молодежи проф. Л. Кланяясь на обе стороны, пробирался он сквозь густую толпу студентов к эстраде. Аплодисменты не давали ему начать. Наконец, он заговорил:

– Господа, я думаю, что все эти приветствия относятся не ко мне… а к делу, которому я служу.

– Лично к вам! – раздался сильный молодой голос какого-то студента, и гром аплодисментов опять не давал долго говорить оратору.

– То, что вы слушаете здесь, доказывает, мм. гг., ясно-с, что в человеке существует потребность деятельности-с, стремление к идеалу… следовательно-с (это его любимое словечко), мм. гг., раз эта потребность существует, нужно дать ей удовлетворение. Тогда вы не будете знать, что такое скука. Да и деятельность, мм. гг., должна быть не только полезной, но и… – слышала я речь профессора, стоявшего на столе в своей обычной позе, с сильно опущенной головой и глубокими глазами, пристально смотревшими из-под огромного выпуклого лба… Когда он кончил (а говорил он недолго), аплодисменты опять покрыли его речь, но уже в значительно слабой степени…

Снова молчание. Толпа стоит перед эстрадой и ждет… На стол встал молодой еще профессор государственного права Ге-н; перед этим он сидел в небольшом кружке студентов и говорил с ними о суде чести, так как начал свою речь такими словами: «Сейчас здесь зашла речь о суде чести, мм. гг., – должен ли он существовать или нет? Прошло уже то время, когда понятие государства охватывало собою все, когда отдельные индивидуумы сами по себе не существовали»… – так начал он… Вся суть этой коротенькой речи сводилась к тому, что понятие общества существует независимо от понятия государства, а значит, и суд чести должен быть свой, так как понятие о нем у общества и государства у каждого свое: «Пока существует понятие общества, – суд чести может и должен существовать». Аплодисменты, и профессор сходит с эстрады.

Читают письмо В-берга, в котором он, объясняя свое отсутствие тем, что должен присутствовать при операции сына, посылает приветствие студентам. Опять аплодируют. Молчание. Г-с пробирается между студентами и, стоя в небольшом кружке студентов, говорит с ними; ждут его речи, но он, очевидно, не хочет говорить ее.

Я, стоя на столе между студентами, жадно за всеми наблюдаю. Молодежь в средине залы, стоит по стенам, стоят на столах, на стульях… в зале духота… я чувствую, что моя легкая шелковая кофточка совсем мокрая… Но вот в центре подымается молодой, красивый студент не русского, не то восточного, не то еврейского, типа и начинает… О, лучше бы он не говорил! Длинно, запутанно, запинаясь и заминаясь, начинает он «опровергать», по его мнению, «несправедливые нападки на нынешнюю молодежь за отсутствие у нее идеалов». Разве – она уж так плоха? Разве она не доказала своих возвышенных стремлений тем, что на Нижегородской выставке с утра до вечера осаждала павильон воскресных школ, устроенный Хр. Дан. Алчевской, разве в Москве имя Александра Ивановича Чупрова не пользуется наибольшей популярностью? Разве при одном только слухе об его уходе молодежь не волновалась? Разве не популярно имя профессора Безобразова (тут он назвал еще нескольких, имена которых я забыла, но он оговорился, сказав, что это он приводит известные ему имена, тогда как у всякого из присутствующих есть, конечно, «свои» имена)? Наконец, появление за последнее время целого ряда произведений, описывающих молодежь (в числе их оратор назвал «Гимназистов» Галюцко-Дмитриевой и «Студентов» Гарина), не доказало возрастающего интереса к ней? Все это оратор говорил в опровержение появившейся статьи Шарапова в мае 1896 года в «Русс. Вестнике» о нынешней молодежи, которая поразила меня своей правдивостью, именно беспощадной и безотрадной правдивостью… Студент заключил свою речь уверенностью, что все нападки на молодежь и обвинения ее в отсутствии каких бы то ни было идеалов – совершенно несправедливы, что они у нее есть, что молодежь действительно живет ими.