29 ноября Григорьева приехала сюда; больная, с огромной, запущенной кистой в животе, все-таки ходила, говорила, смеялась. И после операции сначала все шло хорошо, но уже через неделю видно было, что ей не жить: от нее начал идти такой дурной запах, что пришлось из 6-кроватной перенести ее в перевязочную. Никто не говорил мне о ней ни слова, но при взгляде на эти вваливающиеся глаза я чувствовала, что над ней уже носится дыхание смерти… Я навещала ее через день и вижу постепенное угасание, разложение заживо…
Доктора и сестры скрывают от нее ее состояние, и она сама, очевидно, не сознает опасности своего положения: кто-то из коломенских кумушек – она мещанка – еще до операции уверил ее, что до 21 дня при таких операциях всегда бывает плохо, а потом поправляются. И она верит, что и у нее так будет. Вчера у нее был священник, заметил, что она очень слаба – «об этом знаем не мы, а доктора, батюшка», – отвечала она. Предложение исповедаться и причаститься больная оставила без ответа.
У меня сердце замирает при мысли, каков же должен быть ужас человека, когда он, надеясь на жизнь до последнего момента, – вдруг сам сознает всю неизбежность близкого конца. Ведь в сущности, несознавание смерти есть замаскированная жизнелюбием боязнь смерти, потому что редко возможно соединить любовь к жизни со спокойным отношением к смерти. Это доступно немногим – философам или истинным христианам. Надо жить, постоянно помня о смерти. Тогда она не явится ужасной неожиданностью…
Теперь я читаю «Первые дни христианства» Фаррара, и описание жизни первых христиан заставляет меня еще яснее видеть всю громадную пропасть, отделяющую нашу современную жизнь «христианских» народов от этой идеально высокой в своей простоте жизни.
Нынче в Киеве, бродя по выставке, я случайно натолкнулась на экспонаты сельскохозяйственной школы Кресто-Воздвиженского трудового братства в Черниговской губ., Глуховского уезда, учрежденной Н.Н. Неплюевым. На столе лежали карты, отчеты и книги с историей школы. Я так и вздрогнула, развернув одну из них. Мне показалось, что я нашла свою мечту осуществившейся в действительности. Н.Н. Неплюев, аристократ-помещик, покинул, будучи еще молодым человеком, свой дипломатический пост в Мюнхене в 80-х годах, озаренный внезапно убеждением, что вся его жизнь резко расходится с Евангельским учением. И он постарался устроить и ее, и эту школу по заповеди: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». По этой заповеди он начал воспитывать своих учеников, не насилуя их воли: в устроенные им «братские кружки» вступали добровольно, и бывали случаи, что ученики кончали курс, не участвуя ни в старшем, ни в младшем кружке.
Выставка закрывалась; наступавшие сумерки не дали мне возможности прочесть всю книгу, и я ушла домой; более узнать о ней мне не пришлось. Только осенью, в «Новом времени», я прочла коротенькую выдержку, кажется, из журнала «Неделя» об этой школе и легкомысленную заметку газеты: «Да, есть же счастливые люди на свете», или что-то в этом роде; более серьезного отношения газеты, которая каждое Рождество и Пасху трогательно говорит о любви к ближнему в передовицах, выдержка, очевидно, не заслуживала. С тех пор у меня не выходит из головы мысль об этой школе. Надо узнать о ней побольше, но как? откуда узнать адрес? откуда узнать название имения?
Вчера у меня был С-ч, сын профессора, очень милый юноша; но мне как-то неприятно сознавать, что я произвожу на него ложное впечатление: он считает меня за человека энергичного, тогда как я вся еще нахожусь под впечатлением упрека, брошенного мне вскользь почти незнакомым студентом. Когда он узнал, что между гимназией и курсами я 4 года не могла добиться позволения у мамы поступить на курсы, он сказал мне небрежно: «Значит, у вас было мало энергии»… Как ножом по сердцу резнули меня эти слова. Ведь он был прав! Дома, летом, я перечитала мой дневник за то время и на каждом шагу наталкивалась на собственную слабость, несчастие. С тех пор, как я пережила борьбу с препятствием поступления на курсы, – я точно преобразилась… Но сознание своей прошлой дряблости и заставляет меня стыдиться, когда иногда моя живая речь или жест заставляет других судить обо мне лучше, нежели я на самом деле есть. Потому что я считаю энергию настолько хорошим качеством, что не осмелюсь приписать ее себе.
Знакомлюсь с больными. У большинства страдания интереснее их самих или же совершенно заслоняют личность, потому что она так обыкновенна, что ничего не стоит заменить ее.