Дневники русской женщины

А что в самом деле – предложить бы мне теперь на выбор: не влюбление, конечно, а ту идеальную дружбу, о которой я мечтаю, или пожертвовать этим последним годом учения на курсах? Ни на минуту не колеблясь, все-таки выберу последнее. Знаю, что и здесь моя жизнь не так складывается, как надо бы, и здесь страдание дает себя знать сквозь научную обстановку, но не отдам этого страдания ни за какое счастье, потому что здесь переживаю я лучшие минуты жизни – пробуждения и развития сознательности… Оно насквозь проходит через мою жизнь, но та боль, которую я испытываю при этом – спасительна: она порождает во мне нового человека, и для меня по окончании курсов должна начаться, действительно, «vita renova»¹⁶. Какова-то будет она?!

О, если б я могла теперь молиться! Какая бы пламенная молитва полетела к небу за всех и за все… Но я уже не могу более молиться.

Если б мне дан был дар песен – какая чудная возвышенная песня любви вылилась бы у меня из груди… Но мне не дано этого дара…

Если б у меня был дар слова – я вышла бы с проповедью любви к людям… Но мне не дано дара слова.

Что же дано мне? Что же дано мне??! – У меня есть душа, есть воля, и если ничтожная единица может тем, что она сделает, устранить хотя одну стомиллионную долю из всей суммы страдания – пусть эта единица сделает, что подсказывает ей совесть…

13 октября

Какой неприятный день пришлось пережить сегодня! Недели две назад я сдала в одну редакцию мою заметку о школах и братстве Неплюева. Сегодня зашла за ответом. Редактор, любезный и симпатичный господин, очень вежливо сказал:

– Нет, это не пойдет, рукопись можете получить теперь же, – и я расписалась, взяла тетрадь и вышла… Мне было очень досадно за свою наивность: разве можно было нести статью в такой журнал, да еще написанную так небрежно! Я предназначала ее для редакции «Ярославских губернских ведомостей», в часть неофициальную, и, признаюсь, писала ее не очень-то заботясь о слоге, – ну и надо бы отправить туда сразу, а не передумывать и не соваться с известной физиономией в суконный ряд; вдобавок, в самую последнюю минуту, дернула меня нелегкая прибавить конец, который мог быть принят за страшную тенденциозность (разговор с марксисткой), за косвенную нападку на модное в наше время учение… Счастье мое, право, что не напечатали заметки, а то потом стала бы сожалеть. И сунуться в такой журнал, – ну могли ли ее поместить?! Конечно, нет, хотя печатают бесконечные романы Потапенки, но ведь то – все-таки имя, а тут дело идет о таком явлении, которому вряд ли может симпатизировать прогрессивный во всех отношениях марксизм.

Теперь меня берет раздумье, посылать ли и в «Ярославские губернские ведомости»? А ну, как и там откажут? Там слишком консервативны, могут не пропустить… Черт возьми! Тогда – сожгу ее… Конечно, лучше бы обратиться за советом к профессору Ш., но я не желаю в данном случае показаться неопытной, наивной, именно потому, что в журналистике я навсегда останусь таковой. А кому охота явно доказывать свою наивность?

Итак, я сама себе устроила эту неприятность. Другая же может быть сопряжена еще и с дальнейшими. Я задумала обратиться к Л.-Д. за советом относительно занятий по русской истории. У нас на курсах занятия ею не представляют для меня никакого интереса: Платонов поставил по очереди власть московских государей и истории церкви – период до раскола и самый раскол при Никоне; рефераты пишут исключительно по книгам, и получается гимназическая передача прочитанного. В обозрении отдела преподавания истории в Университете я прочла, что у Л.-Д. практические занятия по систематике социальных явлений и лекции по истории русского общества в XVIII в. Обдумав вместе с Юленькой М. свой план, мы решили обратиться к нему с просьбой дать ряд рефератов по этому вопросу, пошли же к этому профессору на основании слуха об его хорошем отношении к студентам. Так и сделали. Он выслушал нас очень внимательно, объяснил, что рефератов собственно по истории русского общества у него не назначено, а предположены практические занятия со студентами по чтению Жалованной Грамоты Дворянству; однако, он обещал подумать и дать ряд тем. Я все время внимательно смотрела на его умное лицо; в самой речи, в самых вопросах его видно было серьезное отношение к делу, и я даже смутилась от невольно охватившего меня детского страха – вдруг показаться перед ним ничтожеством и невеждою во всех отношениях… А он как будто и не замечал этого, – так же сосредоточенно внимательно обдумывал что-то, спрашивая нас, какой стороной истории русского общества 18-го в. хотим мы заниматься и как ему поставить темы.