Дневники русской женщины

Юленька осталась довольна приемом, но моя тревога только что начиналась: что-то выйдет из всего этого? Найдем ли мы еще 3–4 человек, готовых так же приняться за это дело, как мы, и если найдем, то сумеем ли обработать как следует данные темы? И как он отнесется: даст ли темы и тем самым наши отношения с ним окончатся, или же предложит следить за рефератами? Последнее было бы так хорошо, что об этом мы не смели и мечтать, и то хорошо, если темы даст. А вдруг ничего не выйдет, потому что вся предшествующая историческая подготовка наша по русской истории сводится почти что к нулю.

И что моя утренняя неудача в сравнении с этим беспокойством и страхом? Первая вполне заслуженна и составляет мое личное дело, а тут – извольте видеть… но от беспокойства я уже более не могу писать…

17 октября

Сегодня я получила от профессора темы, и мое смущение рассеялось от его простого и серьезного отношения. Когда я уходила и он сказал, что за разъяснениями вопросов мы можем приходить к нему по четвергам, от 7 до 8, мне показалось, что это так и должно, что это естественно вытекает из нашего разговора.

Ну, теперь только начать заниматься!

19 октября

Только что вернулась от Марии Петровны Мя-вой. Мое отношение к ней производит на меня неопределенное впечатление: иногда я в глубине души не доверяю ей, мне кажется, что она вовсе не так хорошо относится ко мне, что я строю себе иллюзии, – и эти сомнения иногда берут верх над моей привязанностью к М.П. Она же каждый раз встречает меня с такою любовью, так искренно и задушевно говорит, что мои сомнения невольно испаряются, – ее искренность действует на меня, и я говорю с ней тоже просто, без стеснения. И мне теперь больно это сознание своей недоверчивости к людям, вынесенной из тяжелого опыта жизни: хотелось бы верить человеку, верить более, нежели себе самой… и – не можешь, а встреча с Неплюевым подала мне еще больший повод к развитию в себе этой осторожности. Она спрашивает меня:

– Вы любите меня?

Что ответить ей на это? – Я говорю – да, не имея возможности признаться ей в своих колебаниях, – первое впечатление живет во мне, и оно было, кажется, верное: в ней я нашла человека, душевно более развитого, нежели все, встречаемые мною до сих пор.

Сегодня мы говорили с нею о религии. Я откровенно рассказала ей свое душевное состояние, переживаемое мною теперь; всей душой своей я чувствую полную пустоту в своем сознании относительно этого вопроса… Где мой Бог?.. Уже старое здание рухнуло, – стоит ли строить новое? не лучше ли выкинуть все обломки и чисто вымести пустое место. Здания-то ведь тоже не вечны. Допустим, построишь и новое, – ну, и оно разрушится, так стоит ли, стоит ли? Ах, какое это странное ощущение… И я чувствую, что все это является независимо от состояния нервов (ибо могут возразить, что у человека, страдающего неврастенией, бывает состояние и еще хуже), нет, очевидно, есть какое-то состояние души, независимое от нервов, которое особенно ясно вырисовывается тогда, когда нервы успокоены. Я вот теперь и покойна, но наряду с этим спокойствием живет и сознание пережитого разгрома. Лишь иногда я чувствую какое-то облегчение, доставляемое научным изложением истории христианства наряду со всеми другими религиями.

Итак, мы говорили с М.П. о религии. Она воодушевилась, объясняя мне, как надо понимать воскресение мертвых, но с непривычки к таким толкованиям они показались мне запутанными и темными. Для меня гораздо понятнее было старое, знакомое толкование церкви, а не это – символическое, образное, – и не знаю, какое. Но вот что мне стало ясно из ее разговоров: что свободное религиозное движение есть в Европе повсеместно, оно идет само собою, становится иногда независимо от церкви (в обыкновенном разговорном смысле слова), Священное Писание изучается и истолковывается людьми – иногда очень образованными – истолковывается свободно. Стремясь к духу, эти люди, конечно, иначе смотрят на многие обрядности, доселе удерживаемые церковью. Словом – как будто воскресло вновь то далекое время – первых веков христианства, о котором я так еще недавно читала в лекциях Гревса.

Удивителен ход истории! Время падения язычества ознаменовалось особенным настроением мыслящих умов и образованного общества: восточные культы получили необычайное развитие, чувствовалось какое-то особенное религиозное искание истины… А в наше время? Возьмем Париж, этот современный Рим. Там тоже развивается масса всевозможных культов, устраиваются всякие тайные общества и собрания. Недавно в романе Гнедича «Ноша мира сего» (журн. «Неделя») я прочла описание сборища поклонников какого-то культа, и меня глубоко возмутило зрелище циничных картин, которыми сопровождалось своеобразное «служение»; читала я также о книге Гюисманса «La-bas» и убедилась, что очень многие черты жизни современного Парижа напоминают нам Рим перед падением язычества. Здесь же, в Петербурге, живет около 200 человек буддистов и Горемыкин разрешил выстроить буддистскую молельню…

30 октября