Дневники русской женщины

Как посмотришь, какое ничтожество мне все приходилось встречать среди мужчин! Ни одного глубоко симпатичного, который бы отвечал на все стороны души… Я не идеал ищу – я сама не идеал, – а просто хотелось бы хоть раз встретиться с родственной мужской душой, без малейшей мысли о какой-либо чувственной стороне. Вспоминаю Добролюбова. Вспоминаю его письмо об одной девушке, которая ему нравилась, и вышла замуж за военного… – «А ведь и офицерик-то плюгавенький! Эх-ма!!» – восклицает он. Сколько раз мне приходилось повторять те же слова, обращенные к женщинам, когда я видела, что за ними ухаживают мужчины, неизмеримо выше их стоявшие по умственному развитию. Но я – не Добролюбова, и не ищу «любви»; не ее хочу я, а дружбы, потому что знаю теперь, что могу быть другом.

1899 год

14 января

Почему я ушла сейчас от проф. Л.-Д.? К нему пришли двое молодых людей – очевидно из оставленных при университете, шел интересный разговор, и, однако, когда профессор пригласил всех к чаю – я ушла, под предлогом того, что все время сидела в жакетке и что мне очень жарко… Ищи предлог – соответственно тому, кто им пользуется.

Сдала я свою работу профессору еще до Рождества, он ее не успел просмотреть, а тем временем я уже успела прийти в ужас от ее недостатков и была готова взять ее совсем, да он не отдал; сегодня я сама должна была прочесть ее ему, но судьба сжалилась надо мной: в эту минуту вошли молодые люди и, конечно, разговор перешел на другие темы. Говорили о многом: о новых книгах, пересматривали новые издания соч. Тихонравова, Градовского, Vt. Кареева, Seignobos «Histoire politique de l’Europe contemporaine»¹⁷, XVII т. «Рус. Истор. Библ.», вышедший под ред. Лаппо-Данилевского, пересматривая книги, делали замечания относительно разных лиц. Я чувствовала себя на первый взгляд как будто и хорошо; в глубине же души шевелилось сознание своего невежества, своего умственного бессилия, своей неспособности к чему-либо серьезному.

Я уже приготовилась совсем к суровому и справедливому приговору профессора, жаль только, что не сегодня услышу его… Любовь к науке у меня теперь соединяется с желанием посредством занятий ею отвлечься от бесплодного раздумья над «зачем»; ведь –

…Головы в иероглифных чадрах,
В черных беретах, в чалмах…
Бьетесь над этим вопросом в слезах.
Старая и вечно новая история…

Да будто проклято то, что воспитало меня! Каким туманом обвивает это нашу жизнь, какой страшный вред приносит нашему мировоззрению. И теперь что?! Чувствую, что если буду задумываться – самоубийство явится таким соблазнительным исходом. И вот инстинктивная жизненность заставляет отворачиваться от этого выхода, искать других интересов, временных, но беспрерывно изменчивых, которые бы заслонили собою могилу. Я говорю себе хладнокровно «бояться нечего» – и в то же время ищу декораций, за которыми я ее бы не видела. Я презренно малодушна, жалка, сознаю свое падение и… падаю еще ниже…

– Так что же ты, такая как есть, сможешь сделать по окончании курса? что сделаешь для общества, для народа?! и перед этим ужасным вопросом, на который я тоже не нахожу ответа, кроме могилы, – я также малодушно пасую, всеми способами стараясь извернуться, но честность твердит одно: ничего!

А ведь, небось, если б какая-нибудь из товарок пришла ко мне точь-в-точь с такими же мыслями, я, пожалуй, почувствовала бы к ней презрение… «Слабость!»

20 января

Вчера Гревс читал приветственную речь к слушательницам после Рождественских вакаций. Он говорил о роли профессора и решал еще раз вопрос – должен ли стоять профессор перед своими слушателями или нет? Увы! Как мы малы и ничтожны – сами не можем еще понимать таких простых вещей! Даже это нам надо с кафедры объяснять.

24 января