Дневники русской женщины

Все то раздвоение, и без того мучительное, которое я переживала в эти дни, поднялось с новой силой. Я почти не слушала Е.Н. и хотела в эту минуту только одного: остаться наедине с собою, со своею совестью. Но, к сожалению, нельзя было: пришлось рассказать Е.Н. обо всем, что у нас делалось. Со свойственной ей резкостью и лаконичностью она тотчас же выразила свое мнение о положении нашей партии. Она до того не понимает души человеческой, что всегда выражает свое мнение, не думая, что иногда это излишне. Так и теперь: мне пришлось выслушать, что мы в невыгодном положении, что самое лучшее – единение и т. п. Как будто я и без нее этого не знаю! Я возразила ей, ради чего мы стоим против большинства. – «Если вы опасаетесь, что будет затруднено открытие курсов в провинции – я вам скажу на это, что подобное опасение – не выдерживает критики. Курсы и без того в провинции нескоро откроются». Потом она рассказывала мне, как благоприятно относятся к нам в обществе, всякие сочувственные отзывы, циркулирующие в столице…

Я поспешила уйти, и всю длинную дорогу от Щ-ной я думала о положении нашей партии. На душе было страшно тяжело. Вспоминая читаный бюллетень о событиях и обдумывая вновь все происшедшее, – я начала колебаться. Выходило так: сочувствуя морально студентам и не примыкая к общему движению из осторожности, из боязни повредить делу высшего женского образования, мы как бы останавливались на компромиссе, и положение становилось тем более тяжелым нравственно, чем сильнее была та партия. Рассматривая же свою осторожность с точки зрения вредных последствий для наших, собственно, курсов, – я приходила к заключению, что опасаться не имеем основания, так как ничего политического в нашем движении нет и все сочувствие общества будет на нашей стороне, – да и курсы теперь настолько развились, что закрытие их в данный момент представляется маловероятным; с другой точки зрения – препятствий для открытия курсов в провинции, – самая возможность открытия таких курсов пока еще маловероятна. А следовательно, выходило, что наша осторожность из-за проблематического пункта – являлась уже излишней и ставила нашу небольшую группу совершенно в ложное положение перед нашими же товарищами.

Выходом является одно: присоединение к большинству. Я почувствовала, как большая тяжесть отлегла от сердца при таком решении.

21 февраля

С такими мыслями легла я спать, с такими же и проснулась, читая в Zeitung’e¹⁸ повеление Государя Ванновскому произвести «всестороннее расследование» причин и обстоятельств беспорядков, начавшихся 8 февраля, и также указание, что принятие мер к восстановлению порядка возлагается на начальство этих учебных заведений. Об этом я слышала еще вчера, в студенческой столовой.

Там оживление необыкновенное: более 1000 человек посещают ее теперь ежедневно. Университет закрыт с 9-го февр., а официально с 11-го (кажется), и поэтому столовая является центральным пунктом стечения учащихся. Статьи и бюллетени событий ходят по рукам и читаются нарасхват. Как жалею я, что нельзя собирать их день за днем, чтобы таким образом составить историю движения. Неловко брать с собой и уносить листок, когда видишь, что он переходит из рук в руки.

Да! Жизнь кипит ключом в небольшом розовом доме на 10-й линии. Сквозь легкий туман дыма в первой комнате, около буфета видны группы студентов за столом с пивом, чаем и обедом. В двух-трех местах кучки тесно сбились и слушают оратора. В других трех комнатах тоже очень тесно. Никто и не думает обращать внимание на объявления, гласящие, что воспрещается студентам других учебных заведений посещать столовую, и для удобства обедающих просят уступать места вновь прибывающим. Сквозь толпу с трудом пробираются мальчики с посудой. Путейцы, горняки, лесники, курсистки – все сидят, говорят, забыв об обеде и читая бюллетени и листки. Вот идет студент, раздавая узенькие литографированные листочки со стихами, они недурны, и я беру их на память.

Сличевский, конечно, тут же; толчется и спорит со мною, зачем я беру стихи. Я давно уже отобедала, но, пока не прочла всех бюллетеней – не ушла, конечно.

Четвертый час. Народу прибывает все больше и больше. Приходят не за обедом, конечно, – наоборот: у окошечка кухни в эти дни всегда свободно, и по комнатам не тянется длинная шеренга ожидающих. В прихожей с трудом можно повернуться; пальто и наши жакетки складываются в груду на пол, за неимением места. С трудом отыскиваю свое и ухожу.