Дневники русской женщины

– Иначе говоря, вы нас обвиняете, что мы предложили вам вопрос в иной форме?

– Да, я хорошо помню.

– Г-жа Дьяконова может подать письменное заявление, – примирительно сказал директор. Я поклонилась и вышла.

На душе стало совсем легко. Мой переход на сторону большинства был, так сказать, законно утвержден (прошение для участия в круговой поруке я подала, еще идя в профессорскую). Рассказывая обо всем столпившимся кругом меня товарищам, чувствовала, что чем более я обвиняла себя в ошибке, тем легче было на душе… Сегодня я подала формальное заявление. На «опрос», придуманный временным правлением, с каждым днем является все менее и менее слушательниц.

Вечером, в тревожном опасении за высланных товарищей, мы втроем ходили к Фаминцыну. Но он ничего не мог сам сказать нового, кроме того, что в Институте инженеров путей сообщения начались волнения. Кстати, тут же был и инспектор его интерната, высокий пожилой господин. Он рассказал нам, как узнал вчера вечером, что собирается совет у министра внутренних дел, и побежал сейчас же в полночь по интернату, уговаривая начать занятия.

– Иначе – нам плохо.

– То есть как это? – недоумевая, спросила я.

– Комиссию уничтожили бы. Ее назначение не всем желательно, и совет был собран прямо с целью показать, что движение молодежи имеет характер политический, и если б лекции не начались, – неизвестно, что вышло бы. – Он говорил горячо и убедительно. И с еще с большей убедительностью на ум приходило соображение, что на наших головах, кому это нужно, – делают карьеру, что нашим движением там, наверху, – разные силы пользуются с разными намерениями… Ну, заварилась каша!.. Нас успокаивали, просили тоже начать лекции…

24 февр.

Юленька уговорила меня пойти на выставку картин Васнецова – надо было отдохнуть душой после всего испытанного. И правда, выставка производит прекрасное впечатление. Такую отраду я только второй раз выношу с выставок за этот учебный год: впервые это было на Рождестве, на посмертной выставке картин Шишкина, Ендогурова и Ярошенко, второй раз – теперь.

«Гвоздем выставки» – без сомнения, была картина «Выезд богатырей Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича». С радостью прочла я внизу билетик с надписью: «Приобретена в собственность художественной галереи бр. Третьяковых». Это одно из самых талантливых произведений русской живописи. Какая мощь и какое спокойствие разлиты в этих трех фигурах, которые являются символами, чисто русскими символами. Богатыри сидят на своих косматых крепких лошадях, таких же простых, как и вся их одежда и вооружение, сидят в спокойных позах, без заносчивости и хвастливой храбрости; на лицах нет и следа гордости, они смотрят добрыми глазами, – они так величаво-спокойны, так симпатичны в своей простоте и… так сильны. Это сочетание – спокойного сознания собственной мощи и доброты – удивительно удалось художнику, и оттого его «Богатыри» привлекательны для сердца каждого человека, много говоря своим немым языком. Нет, надо действительно родиться русским, чтобы создать истинно национальное произведение. В произведении Васнецова эти создания русского эпоса настолько симпатичны, что невольно и у иностранцев могут возбудить любовь и симпатию к великому народу…

Другая картина: «Витязь на распутье» – поражает сразу силой, с какой выражено в ней настроение. Тяжелое раздумье выразилось во всей картине, – и в понуром коне, и в позе витязя, задумчиво читающего надпись. Грустью и чем-то жутким веет и от этого старого, покосившегося набок камня с надписью, и от всего пейзажа при свете потухающего солнца, и от этих черных птиц кругом, и от черепа… Васнецов мастерски передает настроение. Небольшая картинка «Затишье» вблизи кажется просто подмалевком, а издали поражает художественностью, необыкновенной прелестью и опять-таки настроением. Озеро с вдающимся в него мысом с деревьями, около которых в задумчивой позе женская фигура… Тишина в воздухе, в воде, в лесу, по берегам, все точно заснуло, птицы тихо плывут по воде… Женщина поддалась этому захватывающему настроению природы и замерла сама… Ах, как хорошо, как хорошо! – твердила я и готова была плакать при виде столь живо схваченного чудного уголка природы, и ее могущественная сила, казалось, начинала действовать и на меня…

Справа и слева – две большие картины: «Сирин и Алконост» – песни радости и печали и «Гамаюн – птица вещая», последняя оставляет более сильное впечатление, хотя все три прекрасно задуманы. На алом фоне – цвета зарева пожара, на фантастической ветке такого же дерева сидит птица с бледным узким лицом девушки; бескровные тонкие губы крепко сжаты, серые глаза с затаенным ужасом смотрят вдаль, белокурые волосы почти закрывают низкий лоб и причудливыми прядями ореолом окружают голову, их сдерживает обруч с отростками… Птица смотрит вдаль и как будто видит, что делается там, впереди веков…