Дневники русской женщины

Да, вот оно, мое предчувствие, оно сбылось вполне! На 4-й год, весной… как в последний год моего житья дома было, так и теперь… Весна, весна! Каждый год, наравне с пробуждением природы, ты приносишь мне тяжелое горе… на этот раз ты принесла мне весеннюю грозу, а с ней вместе и я как бы обновилась духом. Великая школа – борьба! Должно быть, без нее я просто никогда бы не узнала, в чем состоит жизнь; пока ее нет – я сплю, борьба дает мне такую силу, такое мужество, я чувствую себя душевно – хорошо, хотя по наружности изменилась так, что многие удивляются…

3 марта

На курсах сходок нет, бюллетени прекратились. Университет решено открыть временно, до 12 марта, выжидая возвращения высланных товарищей.

Была в библиотеке. Собрались: К-нская, Ек. II. Б-нов, Э.И. М-ова. Увидав меня, О.Ю. воскликнула:

– И вы с ними! – Она волновалась.

– Что хотите вы делать? 500 человек уходят… Да ведь это – стачка!

Настроение всех собравшихся было тревожное.

– Что Н.П. – хлопочет?

– Да, конечно, ему обещают… (Дело шло, очевидно, о 24-х).

– А знаете ли, в воскресенье министр (Боголепов, конечно) призывал Н.П., держал его от 2-х до 5-ти часов, и Н.П. говорит, что он только потому не подал в отставку, что считает это в данный момент трусостью.

– Ну, вот и дождетесь, что Н.П. уйдет, и вам посадят какого-нибудь… – воскликнула О.Ю.

– С ними нельзя теперь говорить! – махнула рукой Б-нова и ушла в соседнюю комнату, так как в дверях библиотеки показалась баронесса И.

Я с трудом сдерживала улыбку: гордое сознание силы, сознание всей внушительности манифестации – вызывало эту улыбку. Этого боялись и, высказывая так ясно свои опасения, только увеличивали в нас сознание этой силы. Мы теряли, уйдя с курсов, но выиграем нравственно… Вечером пошла к Фаминцыну, и хотя говорить пришлось недолго – все же я узнала очень важную вещь: будто бы министр увольнял слушательниц временно, а нам этого не сообщали.

…Один из профессоров не читал своей обычной лекции, а вместо этого зло издевался над нами, 30–40 человеками, которые сидели на лекциях. Он начал свою речь ироническим замечанием, смысл которого поняли только двое, которые демонстративно вышли из аудитории. Он продолжал в том же духе; говорил о том, как они могут слушать лекции, когда их товарищи не ходят на них, предложил им ходатайствовать перед временным правлением за уволенных и, наконец, сказал, что это движение – беспримерное в летописях университета, в русской истории. «И во всемирной!» – сказала И., желая, очевидно, сыронизировать. Профессор возразил, что подобное было уже в Сорбонне. Так он беседовал около часу. И когда кончил, то нашлась одна дура, которая спросила:

– А второй час вы будете читать? – вот истинно христианский поступок: ударили по ланите – я подставила другую. Какой позор! А профессор вышел в залу и очутился среди большинства, которое расходилось после короткой сходки; видимо сочувствуя нам, он рад был поговорить…

4 марта

На курсах по-прежнему очень мало посещают лекции. Разнесся слух, что директор поручил передать С-вой и К-вской, чтобы они подавали прошения; первая – одна из самых сомнительных, и этим нам как бы показывают, что остальные подавно будут приняты. Но когда? – вот вопрос.

Однако этот аванс произвел должное впечатление, и многие начали отказываться от решения сходки 1 марта. Дело запутывается: «умеренные» из 500 раздумывают, стоит ли им подавать прошения, если уже начато как бы неофициальное возвращение товарищей? А нехождение на лекции все же продолжать, пока не вернут всех… Но с 15 начинаются экзамены…

5 марта

И сегодня – те же толки.