Другая картина: заливаясь, поет Сирин, прекрасная женская головка в древнерусском венце; рядом с ней на ветке, склонив под черное крыло иссиня-бледное лицо, по которому катятся крупные слезы, поет Алконост. Мне при этом почему-то вспомнилась детская песенка кукушки, которую мать иногда играла нам на рояле. Каждый куплет заканчивается грустным припевом: ку-ку, ку-ку, ку-ку! который до того действовал на меня, что я всегда плакала от жалости к бедной кукушке… Мне почему-то показалось, что этот Алконост, если б пел, то запел бы непременно таким же жалобным, хватающим за душу напевом.
Далее – три женских портрета семьи Мамонтовых, сына художника, прелестная маленькая картинка «Гусляры», «Пир каменного века» и картина «Скифы», с преобладанием рыжих тонов; масса чудных рисунков к «Снегурочке», «Песнь о купце Калашникове» – вот почти вся выставка. Немного, но зато всякая вещь – в своем роде перл. Ах, если б у нас поменьше рисовали вздора – побольше бы было таких художников, как Васнецов! Все вещи распроданы, Государь, говорят, заказал повторение «Гусляров».
Так отрадно начавшийся день закончился печальным эпизодом. Я пошла вечером в интернат в гости; в 10-м часу вечера разнеслась весть о новом объявлении, вывешенном временным правлением. Мы бросились на курсы. Внизу у лестницы висел список «уволенных по прошению, за беспорядки, произведенные в здании курсов» 21 слушательницы, из них более всех – с IV курса, менее (3) с II-го. Наше временное правление, закрыв курсы, очевидно, намеревается начать чтение лекций с 1 марта. И вот, вместо «успокоения умов» вдруг бросает подобное объявление нервной толпе. Они точно не понимают, что играют с огнем… O.K., случайно бывшая тут же (было заседание строительной комиссии), говорила нам, что, в сущности, эта мера является, так сказать, необходимой ввиду требования министерства; но ведь очень странно ограничиваться лишь 8-ю жертвами с курса, другие были «виновны» не меньше их.
Да, как подумаешь, положение запутывается, настроение тревожное всюду; горный, электротехнический, путейцы, гражданские, рождественки, Военно-медицинская академия – прекратили забастовку, и вчерашний бюллетень извещал, что по решению большинства забастовка прекращается. Но в ун-те, у нас и в Ак. худ. сходок не было, а потому и жгучий вопрос – начать ли с 1 марта посещение лекций – не мог быть решен; сходка назначена завтра…
Да, завтра будет бурная сходка! Вокруг нас – масса разных слухов, и верить им, конечно, трудно.
Но что будет, если раздраженное большинство решит и после 1 марта не ходить на лекции и продолжать беспорядки, – решить не берусь. Здравый смысл подсказывает, что в таком случае будут приняты крутые меры. Нам дали одержать победу, нам уступили, закрыли курсы, но… на время, конечно. А дальше – нельзя… да это и логично, потому что никакое начальство не позволит молодежи дольше определенного времени быть хозяевами положения. И нам надо понять это и тактично вести дело дальше, начать ходить на лекции, а потом – выждав время, поставить вопрос о возвращении товарищей.
Что будет завтра?!
В 11 часов утра в главном интернате была эта сходка… Шум, крик. М-ва – плохая председательница… даже колокольчика не было путного. Говорили об исключенных и о применении круговой поруки. Возникал вопрос: не ухудшим ли мы судьбу своих товарищей, если все 560 человек выйдем? Говорили и исключенные, – Д-аш, которая не советовала тотчас же применять эту поруку, другая же страшно горячилась, предлагала применить ее тотчас же. В конце концов сходка признала себя некомпетентной в решении вопроса о круговой поруке, так как многих не было. Решено: с 1 марта открыть лекции, т. е. не устраивать обструкции, но самим (т. е. всем участвующим в круговой поруке) – не ходить, пока не выяснится положение дел, т. е. когда будут возвращены наши товарищи.
В столовой масса новых известий. «Группа 147» и бюллетень студенческой кассы в общем – солидарны. То же чувство опасения за пострадавших товарищей, то же сомнение в правительственной комиссии, те же колебания: не продолжать ли забастовку.
Вечером назначена была сходка групповая. В 6 часов я зашла к Фаминцыну, который уполномочил меня сообщить всем, что вчера, в 9 часов вечера, был Совет министров, на котором решено было вернуть всех пострадавших курсисток. Фаминцын же сам, на днях (дня точно не помню) вручил дежурному флигель-адъютанту Борису Владимировичу для передачи Государю ходатайство о высланных студентах. Великий князь долго говорил с ним.
Вчера появилась в «Праве» статья К. Арсеньева, которая вполне сочувственна студенческому движению, в ответ на «Мален. письмо» Суворина в № 8257. В этот день ее очень трудно было достать, но сегодня догадливый газетчик с угла Среднего проспекта и 10 линии встал у дверей студенческой столовой с №№ «Права» и пребойко торговал, продавая вместо 20 по 30 коп. №.