Дневники русской женщины

Да и могло ли быть иначе? Жестокая неврастения, мучившая меня страшно еще и до курсов, усилилась с поступлением сюда, вследствие перенесенных потрясений я чувствовала себя положительно больною, мучилась и страдала невыразимо от душевной боли и страшной, угнетающей душу тоски, ища, как спасения, хоть искры любви и дружбы, которые одни могли бы исцелить мои душевные раны, и… не нашла ничего. Я не могла нравиться людям своей нервностью, резкостью, которую принимали за грубость и которая с первого знакомства производила дурное впечатление; я видела, что моего общества избегают, гордость же заставляла скрывать свои душевные страдания – и заставила, наконец, замкнуться в себе. Позднее, курсе на третьем, когда я немного начала оправляться, то же чувство гордости, разумеется, мешало мне снова искать сближения с прежними, а новые как-то не являлись. Мне было очень смешно, когда некоторые из первых приходили ко мне с заявлениями, что моя репутация переменилась к лучшему, что я стала не так резка и проч.; я усмехалась: мне просто стало физически лучше, нервы поуспокоились, и вот, измученный, больной человек начал оправляться и с дружеским чувством смотреть на мир. «Ларчик просто открывался» – и все толки о моем дурном характере оказались мыльным пузырем.

Я не приобрела такой известности и влияния, как, например, Д-аш, но и не старалась добиться этого. И теперь, даже против тех, которые мне казались умнее, интереснее других и которые не захотели сойтись со мной – и против этих у меня нет озлобления… Чего же мне претендовать на них? Что они не поняли меня? – Но как же можно требовать от людей, чтобы они поднялись выше самих себя? Можно жалеть лишь о том, что мало на свете истинно проницательных людей – и теперь на сердце остается только тихая грусть… Рядом с ней уживается пламенная ненависть… ко всем обскурантам, принижающим дух человеческий, и, вместе с этим, благоговейное почитание борцов за идеи, за человечность, свободу, науку – словом, всех, кому мы обязаны тем, что стали лучше, нежели были, всех, кто двигал и двигает вперед человечество в области духа; и живет во мне в то же время грустный скептицизм во всем, глубоко скрытое недоверие, вечно замаскированное совестью, которая обязывает меня относиться хорошо к людям и не оскорблять их ничем.

18 сентября, 10 ч. веч.

Я окончила курсы. Сегодня вечером совет профессоров должен был решить, быть или не быть экзамену по новой истории на нашем курсе; постановили освободить всех, кто доволен отметкой, полученной при переходе с III на IV курс, – желающие повысить отметку могут экзаменоваться у Форстена, но таких вряд ли кто найдется. Следовательно, мы кончили.

Теперь мы на пороге жизни… среди полного разгрома вступаем в нее. Точно молния ударила и разбила наш курс, – и вот, кто куда…

Вчера я была в библиотеке и долго беседовала с Б-новой, у которой находится пока бюро для приискания занятий окончившим. Весной кончило человек 27, осенью 30 с лишком, из ста остальных – нашего курса исключены 32, прочие вышли. Теперь требований получается много, и так как кончивших мало, то очень многие получают места часто на выгодных материальных условиях. Например, требуется помощница начальницы гимназии в Читу – 600 руб. при готовой квартире и без уроков, в Пермскую губернию – учительницей математики в старших классах – жалованья 1000 руб., но на эти места – удивительное дело – не нашлось желающих. А сколько вышло замуж нынче весной! На экзамене латинского языка я просто считала кольца обручальные… Нынешнее студенческое движение много способствовало сближению учащихся и повело к бракам…

Между нашими идут оживленные споры: сначала поднялся вопрос об адресе К-еву и Г-су, потом вопрос от адреса перешел к проекту устроить обед и пригласить на него их же и В-нского. Поднялись возражения: отчего не пригласить и других профессоров?! Мнения разделились, и вопрос, кажется, провалился, так как приглашать всех, из которых очень многие не стояли в непосредственной связи с курсистками, – не нашли удобным, а пригласить только двух уволенных профессоров не решались, потому что один из них далеко отстоял от нас, и контраст между отношениями нашими к нему и другому резко бросился бы в глаза. Словом, как всегда и везде в нестройно сложенном организме идет разлад. Мы не привыкли быть солидарными. А мне очень хотелось бы, чтобы поскорее был решен вопрос об адресах: хочется видеть их готовыми при себе и подписаться на них.

Сегодня И.А. Шляпкин сообщил мне, что из нашего коллективного перевода небольшой книжки «Скандинавская литература и ее современные тенденции», Марии Герцфельд²⁶, цензура не пропускает 8 страниц, а их-то всего с небольшим сто, или даже меньше, ужасно досадно стало. Воспользовавшись случаем, я спросила И.А., когда можно будет приехать к нему проститься – и голос мой вдруг задрожал… Я едва могла выслушать его приглашение к себе в имение и поспешила отойти в сторону, к вешалкам, чтобы скрыть слезы, невольно выступившие на глаза.