Дневники русской женщины

Да, будь у меня литературные способности – они мне доставляли бы большое нравственное утешение в моем одиночестве. Во мне уже нет острой, щемящей тоски, мучившей меня последние годы жизни дома и на курсах, неврастеническое состояние, очевидно, немного улеглось, теперь мне физически лучше, я отношусь к своему одиночеству трезво и спокойно – ясно, и как опытный анатом произвожу вскрытие своей души…

Первые годы моей молодости прошли в тяжкой нравственной и физической неволе, последующие – тоже не принесли мне счастливого настроения, сознания полного, глубокого нравственного и умственного удовлетворения, чудной гармонии ума и сердца, – что ж, могу ли я из-за этого со злобой смотреть на мир? – И с грустной улыбкой, смотря на окружающих, я думала: твое «я» так ничтожно в сравнении с великим мировым целым, ты такая маленькая частица его; вот почему в единении лежит сила; она малых в отдельности соединяет в одну большую величину. Великие умы и в одиночестве велики сами по себе.

Эти грустные мысли лишали меня возможности подходить к тем группам, где шли веселые разговоры – таких, впрочем, было немного, и я, по старой памяти, решила беседовать с Д-ди. Вскоре Д-аш прервала общий разговор, предложив чокнуться с теми, которые скоро уезжают, их нашлось девять человек, – преподавательницы гимназий, на частные места или домой. Вина, конечно, не было, смеясь, чокнулись стаканами чая. После затеяли пение, оно удалось плохо, но все же слушали. Товарищи уже незаметно расходились, осталось человек 20. Д-аш опять позвонила и произнесла небольшую речь, отчаянно путаясь в словах, о том, что мы, собравшись здесь, все же не относимся дурно к «известной партии», не пожелавшей в большинстве быть с нами, и поминаем добрым словом Б. (кассиршу), К. и С. (бывших депутаток, исключенных без права поступления). Все молчали, только одна из нас заплакала, отвернувшись к шкафу… Мне вдруг вспомнилась Надя «Бибиша», теперь – учительница в школе. Милая, хорошая девушка, с душой честной и открытой; четыре года назад мы в этот день все мирно сидели под общей кровлей интерната, не предчувствуя, как печально будет наше вступление в жизнь.

Да, на нашей вечеринке было оживление, но не было того торжественного приподнятого настроения, которое бы несомненно явилось, если б мы собрались в полном составе, с профессорами, если б говорились интересные речи. Наше собрание было назначено лишь сегодня утром; обед, сначала предполагавшийся с некоторыми профессорами, провалился, так как они несочувственно относились к ресторану; на курсы мы не хотели приглашать их, так как тогда приглашение директора становилось неизбежным, а из-за этого пропала бы вся прелесть вечеринки – он явился бы посторонним элементом; устроить же вечеринку в частном доме при современном положении дел нельзя было вовсе, – никто, конечно, не дал бы своей квартиры. Вот почему мы и принуждены были собраться одни, без профессоров, 40 человек, – с сознанием грустных событий, и на этот раз явно разрозненные.

Ни у кого во весь вечер не было хорошо на душе, если вдуматься глубже: все знали, что в последний раз видятся вместе…

Всем товарищам, всем вам говорю искреннее пожелание – сделать возможно больше добра, внести больше света в тьму провинции и иметь побольше сил для борьбы со злом. Прощайте! Все вы так и не узнали меня, но вы одинаково со мной стремились ко свету знания, и все одинаково дороги мне… Время нас соединяло четыре года, оно нас разделяет теперь, оно же и вновь соединит. Через сто лет оно не только давно вычеркнет всех из ряда живых – оно загладит и память о нас. Да, интересно бы знать, о ком из нас она останется?

И вот сказывается несвобода женщины. Мужчины могут строить широкие планы, мечтать о будущем, им принадлежит политическая власть. Нынче, напр., окончил в университете брат нашей Н-де и поступил в министерство иностранных дел; ему предстоит блестящая будущность – он очень способен, умен, имеет связи. Он может шире мечтать о своей деятельности, и такое самосознание много помогает при работе.

Мы же – можем двигаться только узкими, ограниченными путями, поэтому у нас не может быть такого широкого политического горизонта мышления, у нас нет дороги к власти, мы все-таки в конце концов – рабы.

Мы – существа без прав, без широкой перспективы наши пути, – как покорно введенные в хомут лошади, должны плестись по узкой колее…